Один Сорока был доволен и весело трусил за своим полковником.
«Не глядел никто на нас дурным глазом, – думал он, – коль скоро мы их побили. Любопытно мне, кого же мы теперь будем бить?»
А было ему все равно, кого ни бить, куда ни ехать.
К Кмицицу никто приступиться не смел, ни о чем не смел его спрашивать: молодой полковник ехал темный, как ночь. Терзался он страшно оттого, что пришлось побить людей, с которыми он хоть сейчас готов был стать в один строй. Но если бы он сдался и позволил отвести себя к Володыёвскому, что бы тот подумал, узнав, что его схватили, когда он под вымышленным именем пробирался к шведам и грамоты имел к шведским комендантам?
«Преследуют меня неотступно старые грехи, – говорил себе Кмициц. – Бежать надо отсюда прочь, ты же, Господи, укажи мне путь».
И он стал жарко молиться, отгоняя прочь совесть, которая шептала ему: «Снова трупы остались у тебя позади, и своих людей, не шведов…» – «Боже, буди милостив ко мне, грешному! – молился Кмициц. – К своему государю я еду, там начнется моя служба…»
Глава V
Остановившись в корчме «Клич», Редзян не думал заночевать там; от Вонсоши до Щучина было недалеко, и он хотел только дать отдохнуть лошадям, особенно тем, которые везли кладь. Когда Кмициц позволил ему продолжать путь, он не стал терять времени и спустя час, поздней ночью, въезжал уже в Щучин; ответив на оклик стражи, он расположился прямо на рынке, так как все дома были заняты солдатами и даже для них не хватило места. Щучин считался городом, хоть на деле городом не был, – не было еще тут ни валов, ни ратуши, ни судов, ни школы пиаров, сооруженной только при короле Яне Третьем, да и домов было мало, так, по большей части хатенки; только потому и назывался он городом, что дома были построены в квадрат и образовали рыночную площадь, пожалуй, такую же грязную, как и пруд, на берегу которого он стоял.
Поспав под теплой волчьей епанчой, Редзян дождался утра и тотчас направился к Володыёвскому; тот не видал его целую вечность, очень обрадовался и повел к Скшетуским и Заглобе. Редзян расплакался при виде прежнего своего господина, которому столько лет служил верой и правдой, с которым столько пережил приключений, да и нажил богатство. Не стыдясь старой службы, он стал целовать руки Яну, повторяя растроганно:
– Мой дорогой пан! Мой дорогой пан! В какое время привелось снова встретиться!
Все стали жаловаться на тяжелые времена, пока Заглоба наконец не сказал:
– Но ты, Редзян, у фортуны всегда за пазухой: смотри ты, паном стал. Ну не пророчил ли я тебе, ты только вспомни, что коль не повесят тебя, выбьешься в люди! Ну как же ты теперь?
– Мой дорогой пан, да за что же меня вешать, коль не согрешил я ни против Бога, ни против закона? Служил верно, а коль случалось изменить кому, так одному разве недругу, что я себе только в заслугу могу поставить. А что я хитростью какого-нибудь разбойника изничтожил, мятежников, к примеру, или ту чаровницу, – помнишь, милостивый пан? – так это тоже не грех, а и грех, так не мой, а твой, потому хитрости я от тебя научился.
– Да ну! Нет, вы только поглядите на него! – воскликнул Заглоба. – Коль ты хочешь, чтобы я за гробом за грехи твои выл, так отдай мне при жизни их fructa. Один ты пользуешься богатствами, которые награбил у казаков, так из одного тебя за это и шкварки в пекле вытопят!
– Бог не без милости, да и неправда это, будто я один пользуюсь, я ведь сперва лихих соседей тяжбами разорил и родителей обеспечил, они теперь спокойно живут в Редзянах, никаких обид не терпят. Яворских-то я по миру пустил, ну а сам уж в отдалении потихоньку гоношу деньгу!
– Так ты уже не живешь в Редзянах? – спросил Ян Скшетуский.
– В Редзянах по-прежнему живут мои старики, а сам я в Вонсоше, и грех жаловаться, не обидел Бог. Но как прослышал я, что вы в Щучине, не мог усидеть на месте, подумал себе: видно, снова пора в путь! Коли быть войне, что ж, пусть будет!
– Признайся же, – сказал Заглоба, – это ты из Вонсоши бежал, испугавшись шведов.
– В Визненской земле еще нету шведов, разве только маленькие разъезды туда заглядывают, да и то с опаской, потому очень на них мужики злы.
– Это ты мне хорошую новость привез, – сказал Володыёвский. – Я ведь вчера нарочно послал разъезд, чтобы разведать, где шведы стоят, не знал я, можно ли в Щучине спокойно стоять на постое. Верно, этот разъезд и привел тебя сюда?
– Этот разъезд? Меня? Это я его привел, а верней сказать, привез, у них ведь ни одного человека не осталось, кто бы мог сидеть в седле.
– Как так? Что ты болтаешь? Что с ними стряслось? – встревожился Володыёвский.
– Страх как их побили! – объяснил Редзян.
– Кто побил?
– Пан Кмициц.
Скшетуские и Заглоба даже с лавок повскакали.
– Кмициц? Да как он сюда попал? – засыпали они Редзяна вопросами. – Неужто сам князь гетман уже пришел? Да ну же, говори скорее, что случилось?
Володыёвский тем временем выбежал на улицу, чтобы собственными глазами увидеть, какой урон понесли его люди, и посмотреть их.
– Что я вам буду рассказывать? – ответил Редзян. – Лучше подожду, покуда пан Володыёвский воротится, это ведь больше его касается, не повторять же мне два раза одно и то же.
– Ты видел Кмицица своими глазами? – спрашивал Заглоба.
– Как вас вот вижу.
– И говорил с ним?
– Как же не говорить, коли мы повстречались с ним в корчме «Клич», что недалеко отсюда, я заехал, чтобы дать отдохнуть лошадям, а он остановился на ночлег. Чуть не час целый мы с ним проговорили, делать-то больше было нечего. Я жаловался на шведов, он тоже жаловался.
– На шведов? Он тоже жаловался на шведов? – спрашивал Скшетуский.
– Страх как, хоть сам ехал к ним.
– Много было с ним войска?
– Да никакого войска не было, всего несколько слуг, правда, при оружии и с такими свирепыми образинами, что таких не было, пожалуй, и у тех, что по приказу Ирода избивали невинных младенцев. Выдал он себя за простого шляхтича-однодворца, сказал, будто с лошадьми на ярмарку едет. Был у него табунок голов на двадцать, но я что-то ему не поверил: и с виду человек совсем не простой, и смел, не как барышник, и перстень дорогой видел я у него на руке. Да вот он!
Самоцвет сверкнул перед глазами слушателей, а Заглоба руками об полы хлопнул.
– Успел-таки выцыганить! – воскликнул старик. – Да я бы тебя по одному этому на другом конце света признал!
– Нет уж, позволь, милостивый пан, не цыганил я вовсе! Я ведь тоже шляхтич, ровня другим, не цыган, хоть и арендатор, покуда не дал Господь своим именьицем обзавестись. А перстень этот дал мне пан Кмициц в знак того, что правду он мне говорил, а что он говорил – это я вам сейчас в точности повторю, потому сдается мне, речь идет об наших шкурах.
– Как так? – спросил Заглоба.
Но тут вошел Володыёвский, возмущенный до крайности, бледный от гнева; он швырнул шапку на стол и сказал:
– Неслыханное дело! Трое убиты, Юзву Бутрыма саблей так полоснули, что еле дышит!
– Юзву Бутрыма? Да ведь это человек медвежьей силы! – изумился Заглоба.
– На глазах у меня сам пан Кмициц его и полоснул! – вмешался в разговор Редзян.
– Довольно с меня этого Кмицица! – в гневе вскричал Володыёвский. – Где бы этот человек ни появился, всюду он, как чума, сеет смерть. Довольно! Око за око, зуб за зуб! Но теперь у нас с ним новый счет! Людей мне изувечил, на добрых солдат напал. Я ему это попомню, мы еще встретимся!
– Сказать по правде, не он на них напал, а они на него, он ведь в самый темный угол забился, чтоб они его не признали, – сказал Редзян.
– А ты чем моим помочь, еще его оправдываешь! – сердито оборвал его Володыёвекий.
– Да я по справедливости. А что до помощи, так мои хотели помочь, да никак не могли, не знали в свалке, кого бить, кого щадить, и самим поэтому досталось. Да и я цел и невредим ушел со своими коробами только по великодушию пана Кмицица. Вы вот послушайте, как дело-то было.
И Редзян стал подробно описывать драку в корчме, ничего не пропустил, а когда он рассказал наконец все, что Кмициц велел передать Володыёвскому, все просто остолбенели.
– Он сам тебе это сказал? – спросил Заглоба.
– Сам, – ответил Редзян. – «Я, – толковал он мне, – пану Володыёвскому и конфедератам не враг, хоть они иначе думают. Придет время, все обнаружится, а покуда Христом-Богом молю, пусть держатся вместе, не то виленский воевода их как раков из сака повыберет».
– И он сказал тебе, что воевода уже в походе? – спросил Ян Скшетуский.
– Нет, он говорил, что гетман только ждет подмоги от шведов, а тогда тотчас двинется в Подлясье.
– Что вы об этом думаете? – поглядел на товарищей Володыёвский.
– Странно мне все это! – воскликнул Заглоба. – То ли этот человек предает Радзивилла, то ли нам ловушку готовит. Но какую? Советует держаться вместе, а какой же от этого может быть вред для нас?
– А тот, что с голоду пропадем, – ответил Володыёвский. – Мне уже дали знать, что и Жеромский, и Котовский, и Липницкий должны разделить свои хоругви на отряды по нескольку десятков сабель и расставить их на постой по всему воеводству, потому что вместе они не могут прокормиться.
