Механик осторожно подошел к краю, заглянул. И отшатнулся. Сердце застучало на весь ангар. Озадаченный, Фласк почесал бороду.
— Друг мой, что же вы?
— Там, — сказал Планкет. Озноб пробежал по коже. — Там…
Он заставил себя снова заглянуть вниз.
Практически весь бассейн занимал голый остов гиганта.
На первый взгляд казалось, что левая половина головы у кита не пострадала. Правой не было и в помине — осталось лишь костяное ложе, где некогда находился мозг, жир и спермацетовая сумка; сейчас же там была пустота и тусклое свечение кости.
И только единственный глаз смотрел на Планкета со дна бассейна. Со всей ненавистью и болью, копившейся многие годы.
— Киты не летают, — сказал Фласк.
— Что? — не понял Планкет.
— Я говорю, есть такая поговорка: киты не летают. Она означает — не стоит браться за дело, к которому у тебя нет никаких способностей. А ты совсем не актер, прости, Норман. Тонкие переживания и драматические страсти не для тебя. Мне трудно об этом говорить, но… сейчас твое лицо больше напоминает гримасу. Вы переигрываете, друг мой.
— Уж кто бы говорил, — огрызнулся Планкет. — Лучше посмотри, видишь?
Размером глаз был с крупный грейпфрут. Планкет покачал головой; работу кто-то проделал филигранную, одна оптика чего стоит. Глаз соединялся с зеленоватыми пластинами, а вокруг — заклепки, винты, система латунных патрубков и калибровочные отверстия… Половина китового черепа была выполнена из меди; «чертова жестянка», как выразился бы Фокси. К черепу механизм крепился болтами.
Неужели кто-то пытался сделать из животного огромного автоматона? Зачем?
— Что все это значит? — спросил механик.
— Наплевать, — Фласк махнул рукой. К нему снова вернулось хорошее настроение. — Сейчас отдерем железки и…
Но, кроме таинственных механизмов, оставалась еще одна загвоздка.
— Это кашалот, — сказал Планкет.
— Вижу, — Фласк фыркнул в бороду. — Не дурак.
— И у него зубы.
Певец с шумом вдохнул.
— Естественно, у него зубы! Это же кашалот. Так, я все придумал — ты возьмешься с тонкого конца…
— Ты собрался прикрутить горбатому киту череп кашалота?
— Ну, естественно! Другого-то все равно нет.
Планкет выпрямился и сказал громко, чтобы слышал Лампиер:
— А у меня стойкое ощущение, что нас надули.
Фласк повернул голову.
— Ээ… В каком смысле, друг мой?
— Это не тот череп, — сказал Планкет. — Понимаешь? Нас провели.
Под взглядом компаньонов старый моряк вынул трубку и заговорил:
— Чем вы недовольны, ослы?! Что ж вы не пляшете от радости, как пляшет дозорный на грот-мачте, завидев фонтан, — когда даже бочки в трюме китобойца пересохли без сладкого масла, как пересыхают рты в жажду? Когда гарпун ржавеет, алча крови левиафана?! — закончив речь, Фокси внимательно оглядел слушателей. Похоже, его патетика цели не достигла.
Лампиер переступил босыми ногами.
— Насчет породы кита вы ничего не говорили, — заявил он.
Планкет сжал кулаки. Проклятый старый мошенник! Сколько времени они потратили — страшно представить. А если завтра утром черепа не будет в Музее, они пропали. Причем черепа с китовым усом, а не с зубами кашалота.
Фласк же сник, сдулся, точно воздушный шар.
— А ведь он прав, друг мой, — он посмотрел на механика, но тут же отвел взгляд, словно опасаясь, что молнии из глаз компаньона испепелят его на месте.
— Уж лучше бы мы взяли надувного кита! — крикнул Планкет.
Он в сердцах пнул стену бассейна и изменился в лице. Фласк, всю жизнь придерживавшийся правила, что не стоит пинать кирпичи, сочувственно улыбнулся.
— Ничего не изменишь, друг мой, — сказал певец. Он положил руку на плечо Планкета, но механик отдернулся, как от ядовитой змеи. — Другого черепа у нас нет, а в карманах уже гуляет ветер…
— Он у тебя гулял там с самого начала, — буркнул Планкет.
В одном певец прав — другого черепа им уже не добыть.
Значит, придется выкручиваться с этим и молиться, чтобы столь явный подлог не заметили сразу. В чем-то череп кашалота даже лучше — кита из музея, по легенде, убил сам Канцлер. Так пусть все увидят, что убил он кашалота, истинного левиафана, а не какого-то жалкого горбача. Главное, убедительно объяснить это сначала директору музея, а потом — тайной жандармерии…
Все это время Фокси с загадочным видом ковырялся мизинцем в зубах. Над Стаббовыми пристанями пронесся холодный ветер, принеся с собой далекие щелчки ружейной пальбы. Планкет невольно поежился.
— Ну все, мне пора, — Фокси крутанулся на пятках и направился к выходу.
— Господин Лампиер! — крикнул Фласк. — Размеры нашей благодарности…
— Семнадцать крон и всякого барахла, — махнул рукой шкип. — Так себе благодарность.
Планкет задумчиво смотрел на череп.
— Есть кое-что, о чем мы совершенно не подумали, — сказал механик.
— О чем же, друг мой?
— Как мы дотащим череп до Музея? Через полгорода?
Фласк задумался. В тусклом свете за его спиной растворялась жилистая фигура старого моряка.
— Господин Лампиер! Господин Лампиер, подождите! — закричал Фласк, бросаясь вдогонку.
Голос отразился эхом, пошел по нарастающей… Ангар зловеще загудел, завибрировал, в углах зашевелились потревоженные тени. Планкет вдруг понял, что боится повернуться к бассейну, где упокоился морской гигант.
Кит был еще жив. Планкет чувствовал это шеей, лопатками, мышцами спины. Стеклянный глаз наблюдал со дна за дерзкими двуногими, посмевшими разбудить чудовище после стольких лет тишины и безмолвия.
Вдалеке, за кругом света, звучали голоса, искаженные эхом, — Планкет не смог бы разобрать ни слова, даже если бы захотел. Мягкий рокот Сайруса и резкий, сварливый тембр Фокси сливались в неразборчивое целое. Но для Планкета все звуки заглушил негромкий, затухающий треск разрядов. И видел механик лишь синие электрические отблески на дужках очков. Он осторожно сделал несколько шагов от края бассейна.
Фласк вернулся, чем-то очень довольный; принес отвертку. Старого моряка с ним не было. Вдали мелькнул и исчез огонек трубки.
Компаньоны остались наедине с останками могучего левиафана.
18. Всеобщее равенство и братство
Сайрус Фласк был убежден: есть некий секрет, тайна, узнав которую он начнет великолепно играть и блистательно петь, чувствуя себя на сцене как рыба в воде, а не отвратительно деревянным, как обычно. Только вот секрет никак ему не давался. Кого бы певец ни спрашивал — или хранили молчание, или отрицали сам факт существования потаенных знаний. Был этот заговор направлен лично против Сайруса Фласка или же имел всеобщий характер — певец не знал. Но и отказываться от поиска истины не собирался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
