Парламентер вернулся к своим, они посовещались немного, затем он снова заехал в воду и сказал, что считает нас за полные ничтожества, что они- намипы решили не пускать нас дальше, пока мы не сойдем на берег и не отдадим все наше оружие и половину табака, что мы, несомненно, состоим в союзе с шошонами и везем им оружие, а это недопустимо и, наконец, что они невысокого мнения о нашем великом талисмане, ибо он нам солгал насчет замыслов намипов и несомненно является просто большим зеленым кузнечиком, хотя мы это и отрицаем. Последние слова о кузнечике были подхвачены всем сборищем и выкрикивались во все горло, чтобы сам великий талисман наверняка расслышал это оскорбление. Тут они пришли в настоящее неистовство пустив лошадей в галоп, они описывали круги, делая, в знак презрения к нам, непристойные жесты, размахивая копьями и прицеливаясь из луков. К тому времени все грузы с моей байдары были перенесены в другие, а гребцы в любой момент готовы были спрыгнуть в воду.
Если б дикари дали по нам единый залп то даже на столь дальней дистанции могли причинить нам немалый вред, но они начали стрелять в разнобой и после первых же стрел я дал команду освободить байдару, которая была тотчас выполнена. Стоя по пояс в ледяной воде и наведя пушку поворотом байдары я поджег затравку и скомандовал "Пали!". От выстрела байдара просела и отлетела назад окунув меня и держащих ее алеутов в воду. Но результат был разительный и вполне отвечал моим целям. 11 индейцев пали с коней убитыми и тяжело ранеными, остальные пришли в величайшее смятение и умчались вскачь. Мы перезарядили пушку и мушкеты и смело пошли к берегу, а когда его достигли там не видно было ни одного индейца кроме раненых.
Я поручил байдары попечению Суханова и дюжины алеутов а сам с
остальными высадился и, подойдя к одному из дикарей, раненному тяжело но не опасно, вступил с ним в беседу при посредстве Ивана. Я сказал, что русские хорошо относятся к намипам и ко всем американским народам; что единственной целью нашего прихода является ловля и скупка бобров и знакомство с прекрасной землёй, кою Великий Дух им даровал; что как только мы добудем нужное количество шкур и осмотрим все, что хотели повидать, мы вернемся к себе домой; что, по слухам, намипы большие забияки и мы поэтому взяли с собой для защиты наш великий талисман; что он сейчас сильно раздражен против наимпов за оскорбительное отождествление с зеленым кузнечиком (каковым он не был); что я с большим трудом удержал его от погони за убежавшими воинами и от расправы с ранеными и умиротворил его только тем, что лично поручился за хорошее поведение индейцев. Эту часть моей речи бедняга выслушал с большим облегчением и протянул мне руку в знак дружбы. Я пожал ее и обещал ему и его товарищам свою дружбу, если нас не потревожат и подкрепил обещание четырьмя свертками табака и фунтом бисера для него и остальных раненых, а тоену кроме табака нож и красную фланель.
Все это время мы зорко следили за беглецами. Раздавая подарки, я увидел некоторых из них вдалеке, их наверняка видел и раненый, но я счел за лучшее сделать вид, будто я никого не заметил, и вскоре вернулся к лодкам. Этот эпизод занял не менее трех часов, и только в шестом часу пополудни мы смогли снова пуститься в путь. От отдачи пушки нос моей байдары немного смялся но алеуты быстро все поправили. Из других повреждений были лишь две пробоины от стрел выше ватерлинии.
Мы спешили изо всех сил, ибо я хотел до наступления темноты уйти как можно дальше от поля боя. Сильный ветер дул нам в спину, а течение не усиливалось, поэтому мы шли очень быстро и к девяти часам вечера достигли небольшого острова у северного берега. Здесь мы решили устроить стоянку и, едва ступили на берег, подстрелили молодого лося. Выставив на ночь часовых, мы поужинали, запивая мясо водкой, я приказал Суханову выдать всем кроме часовых по чарке. Большинство моих людей приняло события дня как отличную шутку; мне, однако, было не до веселья. До этого я еще ни разу не проливал человеческой крови; и хотя разум твердил мне, что я избрал наиболее мудрый, а в конечном итоге несомненно и наиболее милосердный путь, совесть отказывалась прислушаться даже к разуму и упорно шептала: "ты пролил человеческую кровь". Часы тянулись медленно; заснуть я не мог. Наконец занялась заря, и утренняя роса и свежий ветерок снова вдохнули в меня мужество и дали мыслям иной ход, позволивший мне более трезво взглянуть на содеянное и правильно оценить его необходимость.
Не смотря на враждебность намипов за первые 5 дней пути по Канабеку прошли мы почти 150 миль до впадения в него сразу двух рек, названных предшественниками нашими в свою честь Льюис и Кларк. За все это время лишь миль 10 пришлось идти бичевою и дважды выходить всем на берег чтоб облегчить байдары. Зато следующие 50 миль до самой реки Тлалак, по большей части пришлося идти пешком те же 5 дней. Все время были мы постоянно настороже, останавливаясь только на островах. Дичи- лосей, оленей, ланей и коз, а также различных пород ржанок и казарок было много, но рыба не так обильна, как ниже по течению. В лощине на одной из стоянок работный Тарасов подстрелил белого волка. Погода становится заметно холоднее. По временам мы видели издали одинокого намипа но никто нас не тревожил и мои алеуты приободрились.
Под вечер 23 декабря Туми, который уже несколько дней жаловался на недомогание, сильно расхворался. Мы устроили ему удобную постель в байдаре и окружили заботой, но у него началась сильная горячка и по временам бред, так что я очень опасался, что мы его потеряем. Однако мы продолжали упорно идти вперед. На другой день ему стало хуже и я не знал что предпринять. Мы делали все, чтобы больному было легче.
Следующие два дня стояла неприятная сырая погода с холодным северо-западным ветром, а сама река сильно вздулась и помутнела. Нам приходилось трудно и продвигались мы медленно. Туми казалось был при смерти и я решил
остановиться на первом же удобном месте, чтобы выждать исхода его болезни. Потому достигнув Тлалака мы расположились лагерем на его берегу.
На реке той были ранее палусские рыбные ловы, а "тлалак"на их языке означает чавычу. Льюис и Кларк спустились по ней к Канабеку и также назвали Лососевой. Я решил не повторять их пути а подниматься далее по Канабеку, а пока устроить лагерь на стрелке густо заросшей тополем, кустами роз и красной ивой, но далее отрезанной крутою скалой так что подобраться к нам можно было только по кромке воды. Почва состояла из черноватого суглинка и песка и, если пригоршню ее бросить в воду, она растворяется точно сахар, с обильными пузырями. Кое-где мы заметили
вкрапления соли, которую мы собрали и употребили в пищу.
Я поднялся на скалу нависающую над лагерем. День был ясный и обе реки представляли волшебное зрелище, убегая вдаль подобно двум длинным змеям и постепенно утончаясь. При слиянии Тлалак течет с северо-восточного направления, а Канабек с юго-востока. Прямо на востоке начиналась цепь высоких снежных гор, которая продолжалась на юго-восток. За нею виднелся еще более высокий хребет уходивший за горизонт.
На утро жар у Туми разом спал и он, еще слабый быстро пошол на поправку, но тут тихая с редкими дождями погода разразилась вдруг грозою и следующие четыре дня пришлось нам провести в наскоро построенных хижинах, крышами которых по алеутскому обычаю служили перевернутые наши байдары. Так же встретили и Рождество, скрашенное чаркой водки и ухою из юколы волглой уже из-за постоянной сырости.
Наконец лить перестало и утром января 3-го дня двинулись мы далее, хоть с каждой милею ущелье всё углублялося а пороги стали столь непроходимы, что на третий день после выхода с Тлалака, пройдя последний удобный берег с лугом приказал я разобрать фальконет и разложить по байдарам. Там же подфартило Еремину подстрелить большого оленя и наконец смогли поесть мы свежанины и слава Б-гу, а то начал я опасаться что люди обезножат на волглой юколе.
Но и подкрепленной парным мясом не удалось партии идти далее ибо начался снегопад столь сильный, что за день насыпало выше колен, а еще через день алеутка Ксения, до сих пор стоически сносившая все тяготы путешествия, вдруг взяла и родила. Удивительно сколь благотворно влияет на людей природная жизнь. Женщина в цивилизованной стране месяц лежала бы в постели и разродилась бы после нескольких дней мук, а наша Ксения пройдя 200 миль тяжелейшего пути зачастую в ледяной воде, без горячей пищи и ночуя под дождем, разродилась здоровым мальчиком и почти тут же готова была идти далее. Но я, не желая подвергнуть опасности жизнь младенца, оставил ее и большинство своих людей набираться сил в лагере, а сам с восьмию самыми крепкими алеутами и Ереминым решил налегке продолжить путь о чём в самом скором времени пожалел. Ширина реки часто менялась от двухсот саженей до таких мест, где течение бежит между утесов, разделенных всего какой-нибудь сотнею футов. Поверхность этих скал большею частью представляла собою желтоватую каменную породу с примесью каких-то минеральных солей. Всю дорогу нас сопровождали сильные дожди, а постоянные препятствия отнимали много сил. Местами берег был такой скользкий, а глинистая почва так размякла, что приходилось идти босиком, ибо в обуви нельзя было удержаться. А потом приходилось пробираться по острой кремневой гальке или тянуть конец находясь в воде по грудь. Однажды веревка не выдержала и байдару снесло течением на скалистый выступ посредине реки к счастию не повредив.
