жизнь.
Хотя он и не смотрел на меня. Только на свою сестру.
Эдала кивнула.
— Я могу тебя освободить.
Нет. Если ему нельзя было доверять раньше, то ему определенно нельзя было доверять сейчас, когда в нём было столько гнева.
— Эдала, — сказала я. — Не надо.
Наконец, Касым посмотрел на меня. Несмотря на серебристый оттенок, его глаза и кожа стали такими же бледными, как у трупа. Я знала, он мог почувствовать то, что я желала ему смерти. Было ли ему больно оттого, что кто-то не доверял ему и так сильно его презирал?
Я попыталась снова.
— Подумай о том, что он сделал с вашим отцом, вашей матерью, Надией, Саалимом.
Касым снова посмотрел на Эдалу, почувствовав в ней изменение.
— Эдала, — начал он. — Ты и я, мы с тобой могли бы уйти, найти какое-то другое место. Мы могли бы перелететь океан, исследовать другие места, о которых мы слышали при дворе.
Он всё ещё стоял на коленях.
Умоляющий раб. Его речи были такими же яркими, как и глаза.
Эдала кивнула, и я чуть не забрала коробку из её рук. Но затем она сказала:
— Ты сам выбрал этот путь.
Не глядя на него, она начала открывать сосуд.
— Подожди, — сказал он, и тон его голоса говорил о том, что он проиграл эту битву.
В его руках появился большой мешок. Он напомнил мне о мешочках с солью, которые давал мне Саалим.
— Для Билары.
Он кинул мешок к моим ногам.
— Она была добрым хозяином. Скажите ей, что Касым будет скучать.
Когда я посмотрела в мешок, я увидела засахаренные финики.
— Кас, — начала Эдала. — Я…
Но затем она замолчала, раскрыла сосуд, и он исчез.
Эта сцена была мне слишком знакома. Я вспомнила о том, как моё желание свободы забрало у меня Саалима. Застыв, я стояла рядом с Эдалой, ожидая, что что-то могло пойти не так. Ожидая, что что-то произойдёт, как тогда со мной. Но никакого желания не было загадано, поэтому ничего не могло произойти.
Сестра Саалима присела у огня. Костяшки её пальцев, которыми она сжимала сосуд Касыма, блестели. А затем она бросила серебряную коробку в огонь. Пламя заревело вокруг неё, словно желая поглотить, и мы принялись наблюдать за ним в благоговейной тишине. Мы дышали и ждали.
Серебряная коробка не прогнулась под руками пламени, не изменилась. Ничего не произошло.
Эдала ахнула и зарыдала, закрыв лицо руками и издав страдальческий вопль облегчения. Как бы она ни пыталась верить в то, что она хотела его потерять, это было не так. Каким бы он ни был злым и коварным. Он был её братом. Было так странно, что мы делали столько поблажек членам своей семьи, принимали недопустимое, лишь бы они оставались с нами.
Я поискала что-нибудь, чем можно было достать сосуд из огня.
— Что случилось?
В комнату вошёл Тамам, его лицо исказилось от беспокойства.
— Я услышал, как ты плачешь, — сказал он вопросительным тоном. — А затем я почувствовал кое-что…
Он начал подыскивать слово.
Как замедлилось время. Когда это происходило, это чувствовали почти все, принимая за головную боль или кишечный спазм. Но Тамам был уже знакóм с магией, и мог распознать её.
Губа Эдалы дрожали, а глаза сделались красными и мокрыми. Она, молча, достала сосуд Касыма из огня, и пламя не обожгло её. Эдала осторожно протянула его Тамаму, и теперь я ясно видела, какими глубокими были их любовь и доверие. Она была готова отдать ему всё.
Тамам подошёл к ней и протянул руку, но не к сосуду, а к ней.
— Касым, — сказал он.
Она кивнула, и он встал рядом с ней на колени. Эта сторона Тамама так отличалась от того мужчины, которого я знала. Я не могла отвести от него взгляда.
— Прости, — сказал Тамам, а затем прижал её к себе.
Она зарыдала в его объятиях, прижав сосуд к груди.
Сквозь рыдания, Эдала сказала:
— Он не может умереть.
Лицо Тамама потемнело.
— Почему?
Он посмотрел на меня.
Я начала было говорить.
— Я не…
— Я этого не хочу, — прошептала Эдала.
Так вот, в чём было дело.
— Позволь это сделать мне, — сказала я, сквозь её рыдания, наполненные виной, облегчением, страхом.
Эдала покачала головой. Неужели она отказывалась убивать Касыма? Неужели она собиралась остаться его хозяином и пообещать держать его в узде? А потом она могла решить, что Касым прав, и сама расправилась бы с Саалимом.
— Что, если небольшая часть тебя желает обладать джинном? Я думала, что жадность меня не коснётся, но посмотри на меня, — сказала Эдала.
— Это не жадность, — сказал Тамам. — Он твой брат.
Эдала сделала глубокий вдох.
— Эмель права.
Я уставилась на неё, вспомнив её слова: «Ты была права насчёт магии, Эмель… За неё всегда взимается цена. Как ты и сказала, магия должна исчезнуть из пустыни».
Неожиданно я всё поняла.
Нет.
— Нам здесь не место, — сказала она поверженным голосом.
Она постучала подушечками пальцев по коробке. Огонь за её спиной стих, словно расстроившись из-за своего прерванного пира.
— Я имею в виду, магии.
Тамам наклонился к ней и убрал прядь волос с её виска.
— Здесь твоё место, Эдала. Здесь…
Он посмотрел в окно. Он хотел что-то сказать, но не сделал этого, так как я находилась сейчас с ними.
Она покачала головой.
— Мы не должны были играть с магией. Захара, я. Посмотри, что она натворила. Она дёргала за ниточки, которые должны были быть предоставлены судьбе. Это неправильно, и теперь я это вижу.
Она посмотрела на меня, её глаза сияли в затухающем свете огня.
— Мы позволили Мазире прийти в этот мир. Но он принадлежит не ей, а её сынам. Нам надо уничтожить эту дорогу.
— Должен быть другой способ, — сказала я.
Она покачала головой.
— Мы должны умереть.
Мою кожу обдало холодом.
Тамам застыл, покачал головой и схватил её за руку.
— Не говори ерунды.
Я отвернулась. Его печаль была такой явственной, что мне пришлось подавить слёзы.
— Разве ты не можешь исправить то, что сделала? Стать человеком? Как Саалим.
Он махнул рукой в мою сторону. Значит, он тоже знал. Неужели ему рассказала Эдала? Я была уверена в том, Саалим этого не делал.
Каково сейчас было Тамаму? Преданный солдат, верный друг. Он нашёл любимую женщину, а король, которому он служил, был плотно связан с магией, легендами и мифами.
Она склонила голову и опустила глаза на сосуд.
— Я могу освободить Касыма, но Захара и я не сможем исправить то, что мы сделали.
— Эдала, —
