А однажды мне пришло в голову, что Розина, возможно, и сейчас еще живет в отеле «Ворон» и я могу просто пойти туда и спросить у нее самой; даже если она мне соврет, кое-что я все же узнаю.
Мне, конечно, не хотелось отлучаться из дому, поскольку я с минуты на минуту ждал Хартли или «знака» от нее, но я решил пойти на риск и оставил на двери записку: «X., подожди, скоро вернусь». В отель я не позвонил заранее, чтобы оставить за собой преимущество внезапности. Если позвонить, Розина успеет сочинить какую-нибудь небылицу. И еще я жаждал хотя бы крошечного утешения — увидеть, как она обрадуется, неожиданно увидев меня. Ибо, что греха таить, от Розины мне были нужны не только сведения касательно моей проблемы, но и немножко того тепла, которое может дать человеку расположенная к нему женщина, хотя бы и стерва. И самая прогулка, и цель ее сулили какое-то развлечение, какое-то дело в период, когда только ждать и думать уже становилось тяжко. Если Хартли не подаст знака, я скоро опять начну действовать. А пока позондировать Розину может даже оказаться полезным.
День был облачный, теплый, в Вороновой бухте ветерок сдувал с гребешков невысоких волн клочья белой пены. Темно-синее море было чем-то встревожено, даже летом эта холодная северная синева порой таит в себе зимнюю угрозу. И небо глядело по-зимнему — бледно-голубые просветы между плотных, очень белых, быстро бегущих облаков. Солнечный свет загорался и гас, пока я шагал знакомой дорогой, и огромные круглые валуны на берегу вспыхивали во всем разнообразии своих каменных очертаний, испещренные тенями, старыми пятнами от водорослей и блестками желтого лишайника, а когда набегало облако, снова тускнели.
В отеле я не бывал с того дня, когда меня не пустили в ресторан, потому что я был без галстука. В окна удобного, со вкусом обставленного вестибюля светило солнце, и я ощутил, как здесь чисто, прибрано и уютно после грязи и запустения Шрафф-Энда, где у меня уже рука не подымалась наводить красоту. Кресла были обиты ярким кретоном, в огромной вазе красовались фуксии, кипрей, полевая буддлея и розовый просвирник, какого много растет среди скал. Умеренно надменный лакей подошел спросить, что мне нужно. На мне были грязные бумажные брюки, слегка подвернутые, и синяя рубашка навыпуск, но утром это могло и не вызвать возражений даже перед лицом кретоновых кресел.
Я сказал:
— Извините, пожалуйста, что, мисс Вэмборо еще живет здесь?
Он глянул на меня как-то странно и ответил:
— Мистер и миссис Арбелоу в салоне, сэр.
Боже милостивый! Я пошел к указанной им двери. В просторном салоне с широким видом на бухту было пусто, только у окна спиной ко мне сидели мужчина и женщина. При моем появлении они оглянулись.
— Чарльз!
— Смотри-ка, наш любимый комик! Чарльз, старина, мы только что о тебе говорили, верно, Роз? Два лица, обращенные ко мне, светились веселым лукавством.
— Привет, — сказал я. — Приятно видеть вас снова вместе. Разрешите предложить вам выпить?
— Нет, нет, — заорал Перегрин, — выпивку ставим мы. Официант! Будьте добры, бутылку шампанского, того, что мы пили вчера, и три бокала.
— Ты побывал в Лондоне или прямо сюда приехал? — спросил я Перегрина.
— Нет, я сюда только заехал выпить с горя, а тут оказалась эта косоглазая ведьма.
— И вы упали друг другу в объятия?
— Не сразу, — сказала Розина. — Для начала мы чуть не подрались. Перегрин был настроен воинственно. Главным образом, сколько я понимаю, из-за ветрового стекла.
— Ветровое стекло меня доконало, — сказал Перегрин, — но это надо понимать символически… Благодарю вас, милейший…
— Давайте я открою! — вскричала Розина. — Обожаю откупоривать шампанское. — Пробка хлопнула, золотая влага запенилась. — Чарльз, за тебя!
— Спасибо. За ваше здоровье, мистер и миссис Арбелоу!
— Нам самим еще как-то не верится, — сказала Розина. — Мы счастливы. По крайней мере я. А ты счастлив, Перегрин?
— Это непривычное самочувствие я безошибочно определяю как счастье. Чарльз, будь здоров. Твой страшноватый военный родич все еще здесь?
— Нет, уехал.
Значит, ты прозябаешь с неизменно тебе преданной Лиззи?
— Нет, она тоже уехала.
— В полном одиночестве? — сказала Розина. — А бородатая дама?
— О, они уезжают. Да и вообще я отказался от поисков Бородатой Дамы. Это была кратковременная психическая аберрация.
— Таково было и общее мнение, — сказал Перегрин. — Поздравляем.
— Вы теперь домой, в Лондон?
— Завтра. Хоть здесь и чудесно и кормят лучше некуда. У меня дела на телевидении. Может, подвезти тебя?
— Нет, спасибо. Так вы в самом деле опять заключили союз?
— Да, — сказала Розина. — Все встало на свои места. Мы так и не научились обходиться друг без друга, а теперь уже не придется. Вот как все оказалось просто. А знаешь, Чарльз, когда я вдруг прозрела?
— Когда?
— Когда узнала, что Перегрин тебя убил!
— Попытался убить, — уточнил Перегрин. — Мне пристало быть скромным.
— Что же в этом было такого располагающего? — спросил я.
— Да не знаю, но это было здорово. В сущности, ты заслужил, чтобы тебя убили. За то, что ты сделал с нами, если не за что другое.
— Не будем об этом говорить, — сказал я.
— О, не бойся, мы не собираемся припоминать тебе все твои грехи. Зачем портить себе настроение. Но Перегрин молодец, здорово он столкнул тебя в воду. Мне всегда было противно думать, что он тебя простил. Жаль только, что ты не утонул, это было бы эффектнее.
— Я, между прочим, не понимаю, как ты не утонул, — сказал Перегрин.
— Это был великолепный образчик вполне уместного насилия. Я люблю жестоких мужчин, пусть он жестокий, но откровенный, честный. А ты, Чарльз, ужасный мошенник, но в основе-то мягкотелый. Непонятно, что я в тебе нашла. Скорее всего людей пленял в тебе не личный магнетизм, а твоя же мания величия. Самомнение, вот ты нас чем охмурял. Как мужчина ты тряпка, теперь-то я это вижу.
— Мне нравится быть мягким и уютным, как плюшевый мишка. Но скажите, вы правда решили опять пожениться? Неужели и на это готовы пойти? Не ты ли говорил, Перегрин, что брак — это ад, промывка мозгов?
— Не в тех случаях, когда женишься вторично на той же женщине. Это я всем рекомендую.
— А как же Памела?
— Ты разве не знаешь? Пам ушла к Маркусу Хенти. Он заделался фермером. Жизнь помещицы — это как раз то, что нужно Памеле.
— Вот я и подумала, надо перехватить Перегрина, пока он не начал подъезжать к Анджи.
— Ух ты черт, — сказал Перегрин, и оба захохотали как сумасшедшие. Большое морщинистое лицо Перегрина покраснело от солнца и от шампанского; Розина в своей любимой позе пристроилась на подлокотнике его кресла, болтая длинными голыми ногами, высоко подобрав белое платье. Она наклонилась над ним, провела носом по его волосам. Оба подмигнули мне, потом строго посмотрели друг на друга и опять покатились со смеху.
— Надеюсь, что у Фрицци найдется для Перегрина роль в «Одиссее», — сказал я. — Он мог бы сыграть старую собаку.
— О, это отменяется, — сказала Розина.
— Фрицци передумал?
— Нет, я передумала.
— Мы едем в Ирландию, — сказал Перегрин.
— В Ирландию?!
— Да, в Лондондерри. Хватит с нас театрального Вест-Энда. Мы понесем искусство театра в народ.
— Ну и ну!
— Не издевайся, Чарльз, мы хотим положить начало великому…
— Значит, ты, Розина, отказалась от роли Калипсо?
— Да.
— Вот когда ты меня действительно сразила.
— Положить начало великому движению, — сказал Перегрин. — Мы сами будем писать пьесы и ставить их местными силами. Ирландцы — прирожденные актеры, и театрик там имеется премиленький, от обстрела пострадал только самую малость.
— Я не издеваюсь, — сказал я. — По-моему, оба вы смелые люди, желаю вам всяческих успехов. Нет, шампанского больше не хочу, спасибо, я и так от него опьянел.
— Чарльз никогда не умел пить, — заявил Перегрин, наливая себе еще бокал.
— Надеюсь, я перестал быть для тебя демоном? — спросил я его.
— Да. Демона я убил, когда столкнул тебя в море. По правде-то, я рад, что ты уцелел. Все хорошо, что хорошо кончается.
— Так-то когда оно кончается? Ну, мне пора. Спасибо за шампанское.
— Я провожу тебя, — сказала Розина.
Она выбежала в вестибюль, я простился с Перегрином и пошел за ней.
Белое платье Розины оказалось бесформенным подобием одеяния жрицы, сшитым из очень легкой ткани, оно вздымалось вокруг нее как крылья. Она вытянула руки, прихлопнула его к телу, а потом закуталась в него. Мы вышли на воздух и постояли на солнце, на каменной бровке дороги. Розина была босиком.
— Так ты думаешь, у вас с Перегрином получится?
— Почему бы и нет? Между вами никогда ничего не стояло, кроме ревности.
