Буслов поблагодарил генерала, но от денег отказался.
По приезде в казармы, убрав коня, Буслов начал собираться в гости.
Ординарец Доватора предложил ему свою щегольскую кавалерийскую венгерку, но с непременным условием надеть профессорский шарф. Буслов категорически отказался: подарок имел уж очень яркий цвет.
— Понимаешь, дружочек мой, какая это вещица? Это ж подарок! — говорил Сергей. — Красота! Художественная работа. Я бы сам не отказался иметь такой.
— Нельзя надевать. Нарушение формы. До первого патруля, — упорствовал Буслов.
— Кавалерийская форма, чудак! Верх на твоей кубанке синий, а вместо башлыка голубой шарф! Бесподобно! Усы закрутишь, красота! А не хочешь, снимай венгерку. Ничего ты не понимаешь, скромник.
Буслов вынужден был согласиться. Посмотрев в зеркало, он убедился, что шарф действительно идет к нему. Большой любитель всякого оружия, Сергей прицепил ему шашку и пистолет.
На площади Свердлова, у витрины кинотеатра, толпился народ. Подошел и Буслов. Увидев как-то по-особому одетого кавалериста, люди почтительно расступились. Буслов смущенно подвинулся к витрине, но тут же с изумлением остановился. За стеклом крупными буквами было написано:
«Атака кавалеристов генерала Доватора».
Внизу на увеличенной фотографии был изображен момент атаки. Под одним из всадников Буслов сначала узнал коня Захары Торбы, немного позади скакал он сам. «Вот, смотрите», — хотелось сказать ему, но он сдержался, почувствовав, как по всему телу пробежала пульсирующая дрожь и, словно электрический ток, начала отдаваться в концах пальцев. Он вспомнил атаку на Рибшево, гибель, любимого командира и крепко сжал кулаки.
— А вы там не участвовали случайно, товарищ кавалерист? — спросил кто-то из толпы.
К щекам Буслова прилила кровь, и дрожь прекратилась в сжатых пальцах, но говорить он не мог.
Внимание прохожих отвлекло радио. Началась трансляция записанной на пленку речи товарища Сталина, Народ отхлынул от витрины и стал скапливаться у висевшего на углу дома репродуктора. Подошел и Буслов. Увлеченный звуками знакомого голоса, он тотчас забыл об атаке и снова выслушал всю речь до конца.
— Что вы, уважаемая, на это скажете, хотел бы я знать? — проговорил высокий старик в каракулевой шапке и погрозил стоящей перед ним девушке суковатой палкой. — Что вы на это скажете, сударыня?
— Я скажу, что вы, сударь, правы.
Девушка, не замечая пристального взгляда Буслова, задорно подмигнула старику, как своему задушевному товарищу.
— Озорная девчонка! Когда ты станешь серьезной?
Старик огляделся по сторонам, и взгляд его остановился на Буслове. Старик, словно поперхнувшись, клюнул носом и поверх очков стал пристально вглядываться в высокого щегольски одетого кавалериста. Склонившись к девушке, он тихо сказал:
— Васса, смотри!
— Что, папка? — близоруко щуря глаза, спросила девушка.
— Погляди, что у него на шее.
— Вижу, шарф. Очень похож...
— Не только похож, а это он. Работу, работу нашей милейшей Анны Никифоровны я узнаю из тысячи. Я сейчас...
Старик шагнул к Буслову.
— Извините великодушно. Вы не с фронта?
— Так точно, — Буслов почтительно и четко звякнул шпорами.
— Разрешите узнать, откуда у вас этот шарф?
— Фронтовой подарок. От профессора Ивана Владимировича Сопрыкина.
— Совершенно верно! — Старик протянул руку и, пожимая руку Буслова, внушительно добавил: — Благодарю за письмо. Очень рад, очень рад. Вы, наверное, догадываетесь, что я и есть Иван Владимирович. А это моя дочь Васса, а проще Васенка. Вы, значит, тот самый разведчик Буслов. Мы про вас в газетах читали.
Обрадованный профессор говорил возбужденно и громко.
— Значит, трудно на войне?
И, не дожидаясь ответа, продолжал:
— Разумеется, я так и предполагал. А вот она этого не понимает. Двадцать три года, а все прыгает, скачет, как девчонка. Вот в Азию от бомбежки скакать хотела. Я отговорил. На фронт хотела ехать, не взяли. «У нас, — говорят, — без вас близоруких много». Теперь ни с того, ни с сего пошла окопы рыть. Парадоксальная девица!
На такую характеристику «парадоксальная» девица и бровью не повела. С лукавой усмешкой посматривала она на отца и со смелым любопытством на Буслова. Близорукие глаза ее пытливо, по-девичьи щурились и, казалось, говорили: «Не обращайте внимания на старика. Он ворчун и придира, но, в сущности, человек самый добрейший».
Подхватив Буслова под руку и заглядывая ему в лицо, девушка засыпала его вопросами:
— Вам нравится шарф? А шоколад получили? Это очень питательно. Страшно на войне? Шашка у вас очень острая? Сколько немцев зарубили?
— Вздорных вопросов, сударыня, не задавать, — перебил ее Иван Владимирович. — Прошу, любезнейший, в это парадное. Мы уже дома.
Едва успевая отвечать на вопросы, Буслов очутился в квартире профессора на улице Горького.
Васса отцепила у Буслова шашку и куда-то унесла. Иван Владимирович снял с него шарф и крикнул Анну Никифоровну.
Из соседней комнаты торопливо вышла черноволосая невысокая женщина. Буслов угадал, что это мать девушки.
— Ты видишь?
Профессор, держа шарф обеими руками, поднес его к лицу жены.
— Вот кому попал!
— Здравствуйте, мой дорогой. Мы от всей души собирали фронтовикам подарки. Хотелось положить самое лучшее, — проговорила Анна Никифоровна.
Буслову она напоминала сельскую учительницу, у которой он когда-то учился. Такая же спокойная, мягкая и строговатая.
— Садитесь, дорогой товарищ Буслов, — пригласила она.
Иван Владимирович бережно накинул шарф Буслову на шею и, расправляя его, повесил бахромы голубых кистей на плечо так, чтобы не закрывать два ордена Красного Знамени. Обняв растерявшегося разведчика, он повел его к столу.
Сначала Буслов чувствовал себя неловко, но радушное и дружеское отношение этих людей быстро устранило замешательство и неловкость. Этому способствовал Иван Владимирович. Он расспрашивал Буслова о войне. Но сам говорил больше всех.
— Значит, вы говорите, побывали в тылу у немцев? Приказ выполнили и обратно вышли? Хорошо! Каждый день сводка Информбюро сообщает: «Кавалеристы генерала Доватора отбивают атаки гитлеровцев». Молодцы! А мы с Вассой, признаться, в октябре тут...
— Уж говори прямо, — перебила жена.
Анна Никифоровна рассказала, как Васса обивала пороги военкоматов и просилась рта фронт, но ей всюду отказывали из-за близорукости. Ей удалось записаться в строительный батальон. Когда узнал об этом Иван Владимирович, он, несмотря на свои шестьдесят пять лет, тоже загорелся. Обманув Анну Никифоровну, они украдкой исчезли из дому и несколько дней копали противотанковые рвы.
— Я боялась с ума сойти, — продолжала Анна Никифоровна: — один ученый, а другая аспирантка. Вечно крик, спор. Не квартира, а дискуссионный клуб.
— Мы спорим принципиально. Два зоолога никогда не уживутся мирно, — усмехнувшись, сказал Иван Владимирович.
— А окопы — это тоже зоология? — спросила Анна Никифоровна.
— Нет, не зоология. Это называется полевая фортификация. Ну ладно, милочка, ты меня перебила. Так, роем мы окопы. Ополченческий добровольческий батальон. Работаем, батенька мой, по-стахановски. Васса моя лопатой орудует. Мы с одним инженером профили высчитываем, вымеряем и тому подобное. Дело это мне немного знакомое. В один прекрасный день катит из Москвы грузовая машина. Останавливается около нас этакий субъект с дамочкой и говорит: «Бросайте копать, немцы в Можайске». — «А это мы и без вас знаем», — отвечает инженер, хоть человек совсем не военный, но основательный. «А вы, собственно, кто такой будете? — спрашивает он субъекта. — Почему панику поднимаете?» Тот достал в палец толщиной папиросу и, форменно обидевшись, говорит: «Я ответственный работник торговой сети и требую надлежащего обращения!» А мы без лишних формальностей потребовали от него документы, на каком основании он на грузовой машине эвакуируется. Таких документов, разумеется, не оказалось. «Почему, — спрашиваем, — вы так неорганизованно уезжаете?» — «Я, — говорит, — занимаю определенное положение». — «Значит, — говорим, — по этому самому положению вы имеете право положить в кузов рояль и шифоньерку?» Подружка его начала носик пудрить и вступилась за мужа. «Сегодня, — говорит, — к вечеру немцы в Москве будут».
— Они никогда здесь не будут, — с глубокой внутренней убежденностью тихо проговорил Буслов.
— Совершенно верно! — подхватил профессор. — Так и народ сказал, который оборону строил. Да, да, так и сказал: никогда им здесь не быть! Вот дочь моя — свидетель!
— А мы вам верим, Иван Владимирович, верим. Сегодня и товарищ Сталин так же сказал, — подтвердил Буслов.
Распрощался с ними Буслов под вечер.
