Постояв на углах и у подъездов попроще, откуда не гоняли швейцары, Рощин, вздохнув, тронул к Летнему саду. У Рощина вчера была неполная выручка, своих сорок копеек доложить хозяину пришлось, так что сегодня рубля четыре непременно добыть было бы надо.
“Незадача”, — подумал Рощин, когда в пятый, шестой раз барин из “самостоятельных”, пройдя мимо Степана, взял поодаль стоящего извозчика по набережной, меж поплавком и Летним.
Все время мчались извозчики; окидывая привычным взглядом восседающих в колясках господ, Рощин механически отмечал про себя: “Этот — сорок копеек, с бородой — шесть гривен, девчонка — за двадцать”.
Солнце поднялось выше, наряднее, гуще и суетливее пошла уличная толпа, стало пыльно и жарко, а за Невой, в крепости, прозвонили куранты.
“Никак десять, — вздохнул Рощин, — и никогда же не бывало такого, господи упаси”.
Прислушавшись, стал он считать и насчитал одиннадцать колокольных ударов.
— Одиннадцать, — сказал Рощин, почесывая затылок, — копейки не заработал.
Досадливое, томительное беспокойство овладело им. Оглядываясь по сторонам и с ненавистью конкурента сплевывая вслед фыркающим щеголеватым моторам, Рощин, степенно похлестывая лошадь, выехал к Марсову полю, обогнул его, свернул на Моховую, остановился и, загнув полу армяка, вытащил шерстяной кисет.
— Вот, — пробормотал он, закуривая, — какие дела, без почина.
Студент шел по тротуару, зевая и щурясь. Рощин спохватился, удачная от неудач мысль пришла ему в голову:
— Садитесь, ваше степенство, — сказал он, — вот провезу.
— Денег нет.
— А без денег. Для почину, куда прикажете.
— Нет, не хочу, — подумав и уходя сказал студент, — некуда торопиться.
“Черт, вот черт, — подумал Рощин, — известно, с анбицией”.
Он стал размышлять о сущности и естестве жизни господской. А господ видел Рощин на своем веку много, во всем городе, почитай, половина господ, и никак ума не приложишь, чем эти господа существуют. Конечно, банки, конторы, присутственные места и все такое, там эти господа и сидят. С другой же стороны, господ как будто несоизмеримое множество. Одет в сюртучок, манишку, сапоги чищены и взгляд строгий — господин, иначе не назовешь, а чем он промышляет…
— И вот сколько в Питере бар, — сказал Рощин, — так и во все конторы не втиснешь, ан, втиснешь. Нет, не упоместятся, — сказал, вздохнув, он, — а чем живут, поди же ты, все господа…
Через полчаса затосковал Рощин о седоке так крепко, что дернул со злости вожжами, и лошадь, испуганно вздрогнув всем телом, стала грызть удила.
— Извозчик! — крикнули с тротуара.
— Я-с… вот-с, — стремительно отозвался Рощин, перегибаясь с козел, и даже просиял: перед ним, одетый с иголочки, молодой, краснощекий здоровяк-барин помахивал нетерпеливо тросточкой.
— По часам, — сказал барин, — согласен?
— Хорошо-с, рублик-с, — угодливо сказал Рощин, — а долго прикажете ездить?
— Там увидим.
Барин вскочил, уселся и закричал:
— Ну, пошел живо на Сергиевскую.
Рощин снял шапку, торопливо перекрестился, дернул вожжами, и в тот же момент пушечный гулкий удар раскатился над городом.
“Двенадцать, — подумал Рощин, — только бы сидел, да ездил, а пятерку я выстребую”.
Седок был человек молодой, здоровый, с высоким лбом, безусый, с серыми, близорукими, часто мигающими глазами.
На Сергиевской остановились чуть-чуть; барин подбежал к швейцару и спросил что-то, на что, высокомерно дернув вверх головой, швейцар сказал:
— Никак нет-с. Выехали.
— А куда?
— Это нам неизвестно.
— Но, поймите же… — начал седок и вдруг, как бы спохватившись, отошел, вытирая платком лоб.
“Нет, поездишь”, — подумал Рощин.
Седок стоял на тротуаре, опустив голову, затем сел.
— Невский, угол Морской, — сказал он в раздумьи и тотчас же крикнул: — Нет-нет, пошел на Лиговку, да живее, смотри, номер двести тридцатый!
“Эка хватил”, — подумал Рощин, послушно завернул и помчался. Отстоявшаяся лошадь бежала бойко, но по часам торопиться невыгодно, и Степан пустил ее коночным шагом.
— Извозчик, живее! — крикнул за спиною Рощина барин.
Рощин прибавил рыси. Через полчаса подъехали к месту, барин, соскочив на ходу, скрылся в подъезде и вышел минут через десять сердитый, злым голосом говоря:
— Гороховая, 16.
С Гороховой же заехали еще неподалеку — на Офицерскую, Вознесенский, и везде барин проводил времени пять — десять минут, выходя все более усталый и бледный, и уже не торопил Рощина, а спокойно говорил:
— Извозчик, поезжай теперь туда и туда.
К трем остановились у Английской набережной, и седок не выходил с полчаса. Кроме Рощина, у подъезда стояли еще извозчики, один знакомый, Сидоров. Сидоров спросил:
— Кого возишь?
— А кто знает, сел по часам, рубль за час.
— Давно?
— Трешку наездил.
— А не удерет? — зевнул Сидоров. — Намедни возил я одного шарлатана, бродягу, да у Пяти Углов его и след простыл, из магазина выскочил, я и не видал, когда.
— Ну, — сказал Рощин, — видать, ведь… — Прибавил: — А черт его знает.
Поддаваясь невольному беспокойству, он стал смотреть на ворота, не выйдет ли седок в ворота с целью удрать, но в этот момент он вышел из подъезда и, по рассеянности, стал садиться на другого извозчика.
— Сюда, сюда, барин! — крикнул Рощин. — Куда ехать?
— Куда ехать, — повторил седок.
Рощин передернул плечами и усмехнулся: чудной барин.
— Ты поезжай шагом, — торопливо заговорил седок, — тихонько поезжай, я тебе скажу.
— Слушаюсь, — лениво и уже с оттенком пренебрежения ответил Рощин.
Он проехал три фонарных столба, думая: “А кого посадил? Попросить бы расчету, да в сторону, вдруг удерет? Лошадь запылилась и самому чаю охота”. Но, подумав так, вспомнил, что два целковых еще взять хорошо. Было в унылом лице седока, в нерешительных движениях его и в голосе что-то возбуждающее сомнение. Много таких есть, ездят, а за деньгами потом на другой день просят приехать.
— Что же теперь будет? — тихо, говоря, по-видимому, сам с собой, неожиданно сказал седок. — Да… — прибавил он и замолчал.
Рощин подозрительно оглянулся.
— Это насчет чего? — спросил он. — Адрес изволите?
Седок не ответил, он вдруг выскочил из коляски и бросился стремглав к тротуару. Рощин замер от удивления, барин же остановил какую-то барышню из молодых, стал трясти ей руку и заговорил, а она поспешно отошла от него, вскрикнув, тяжело дыша и блестя глазами. Рощин подъехал шажком ближе, но уже ничего не услышал, разговор кончился. Барышня, не оглядываясь, поспешно шла вперед, а седок, махнув рукой, остался стоять. Наконец, повернулся он к Рощину разгоревшимся лицом и стал улыбаться, смотря прямо извозчику в глаза так, как слепые улыбаются наугад, — в какую попало сторону.
“То ли пьян, то ли как не в своем уме”, — подумал Рощин и, закряхтев, сказал:
— Ехать изволите?
— Да, — стремительно ответил барин, сел и, поворочавшись беспокойно, сказал:
— Ты вот что… да… на Караванную. Ты не торопись.
“Этот конец доеду, — подумал Рощин. — Рубля четыре вымотаю. Удерет он, сердце у меня за него болит. За деньги свои вроде как он заездился. Пущай пока что”.
Лошадь трусила мелко, понурясь, Рощин вздремнул. За спиной было тихо, седок больше не проронил ни слова, только на углу Невского сказал:
— Куда ты? Направо держи.
Рощин очнулся. Сверкнул раскаленный, жаркий Невский. Белые карнизы окон бросали скудную тень. Взад и вперед мчались извозчики, и в лице каждого седока Рощин читал: полтинник, тридцать, четвертак, рубль.
— Вот и приехали, — глухо, как бы присмирев весь, сказал седок. Он слез, медленно говоря:
— Ты подожди, я, может, еще поеду.
— А деньги, барин, коли не поедете? — беспокойно спросил Рощин. — Четыре рублика.
— Да, деньги.
Барин полез в карман, порылся в кошельке, и Рощин заметил, что он еле приметно покачал головой.
— Сейчас, может быть… — Седок быстро повернулся и зашел в магазин.
“Не удерет, — подумал Рощин, — из магазина-то как”, — и, покосившись на ворота, у которых остановился, вспомнил, что это и есть тот самый проходной двор, куда месяц тому назад скрылся господин, по виду вполне порядочный. Снова тревога овладела извозчиком. “Да ведь не во двор зашел, — успокаивал он себя, — из магазина сквозь стену не пролезешь!”
Рощин закурил, вспоминая прежние удачные дни и мечтая о будущих.
“Вот хорошо провезти рублика за два с барышней на стрелку, а оттуда в ресторанчик да за простой — рубль, да махнуть в “Аквариум” или “Олимпию”, а поутру на тони. И все бы так подряд, до утра. Десятка уж тут как тут”. Вспоминались ему швыряющие деньгами пьяные котелки, манишки грудастые, пальцы с перстнями. “Это все есть, не уйдет”. Рощин повеселел, выпрямился и вдруг увидел, как из магазина, куда зашел седок, выскочил, махая руками, приказчик, тут же собралась кучка народа и, расправляя усы, устремился к магазину городовой.
