«Словно дуновение весны, коснулось меня недавно очаровательное письмо Ромена Роллана, который, в частности, рассказывает, что уже 20 лет интересуется анализом», — писал Фрейд 4 марта 1923 года Карлу Абрахаму.
Разумеется, он поспешил ответить Роллану в тот же день.
«До конца жизни останется для меня радостным воспоминанием, что я смог обменяться с Вами приветствием. Ведь Ваше имя соединяется для нас с прекраснейшими из всех великолепных иллюзий о распространении любви на всё человечество.
Однако я принадлежу к расе, на которую в средние века возлагали ответственность за все страдания народов и которая ныне должна нести вину за развал империи в Австрии и поражение в войне Германии. Подобный опыт действует отрезвляюще и лишает склонности верить в иллюзии. К тому же я и в самом деле большую часть своего жизненного труда (а я на десять лет Вас старше) обратил на то, чтобы уничтожить собственные иллюзии и иллюзии человечества. Но если эта единственная мечта хотя бы отчасти не сбудется, если мы в ходе прогресса не научимся отклонять свои разрушительные побуждения от себе подобных, если мы и впредь будем ненавидеть друг друга из-за небольших различий и истреблять ради ничтожной корысти, если огромные достижения в овладении природными силами мы вновь и вновь будем применять к взаимному уничтожению, какое будущее ожидает нас? Нам ведь и так уже нелегко дается продолжение своего рода в конфликте между нашей природой и требованиями, которые налагает культура.
Мои книги не могут быть тем, чем являются Ваши, — утешением и целительным елеем для читателей. Но если бы я мог поверить, что они пробудили Ваш интерес, я бы позволил себе отослать Вам небольшую книгу, которая, без сомнения, остается пока Вам незнакомой: опубликованную в 1921 году „Психологию масс и анализ Я“. Не то чтобы я считал это произведение особенно удачным, но оно прокладывает путь от анализа индивида к пониманию общества», — писал Фрейд в этом письме.
Так началась дружба двух гениев, которая не прекращалась до последнего дня жизни Фрейда.
* * *
В январе 1924 года Фрейд закончил начатую в предыдущем месяце статью «Экономическая проблема мазохизма» и почти тут же приступил к написанию полемического очерка «Угасание Эдипова комплекса».
Такая срочность объяснялась чрезвычайными обстоятельствами: незадолго до этого вышла книга Отто Ранка «Травма рождения», содержавшая ревизию ряда базовых принципов психоанализа и утверждавшая, что этиология большей части неврозов кроется в том шоке, который испытывает младенец при появлении на свет, и в его вечном стремлении возвратиться в «потерянный рай» — в матку матери. Нетрудно заметить, что в основе этой концепции опять-таки лежала давняя идея Фрейда, но крайне гипертрофированная. Исходя из этого, Ранк делал вывод, что для избавления человека от первоначальной родовой травмы вполне достаточно двух месяцев психоанализа.
В работе «Угасание Эдипова комплекса» Фрейд подверг Ранка резкой критике, но решил не спешить с ее публикацией в надежде, что Ранк одумается или скорректирует свои взгляды, объяснив, что родовая травма отнюдь не посягает ни на концепцию либидо, ни на теорию развития детской сексуальности и т. д.
Однако Ранк явно не собирался в чем-либо каяться. Напротив, он отправился в Штаты, собрал психоаналитиков, с которыми во время их пребывания в Вене познакомил Фрейд, и стал проводить их психоанализ и читать лекции, пропагандирующие его точку зрения на шок рождения. По возвращении в Европу он заявил, что спас психоанализ в Америке, а возможно, и «жизнь всего международного движения».
Фрейд всё еще ждал покаяния от того, кто совсем недавно считался одним из самых верных и преданных его учеников, но наконец констатировал, что Ранк слишком увлекся зарабатыванием долларов; что у него развился психоневроз, и дал указание опубликовать статью «Угасание Эдипова комплекса» в июне 1924 года.
В мае 1924 года Стефан Цвейг сделал Фрейду на день рождения замечательный подарок: привел к нему в гости Ромена Роллана — дружба по переписке наконец переросла в личное знакомство.
Распространившиеся слухи о болезни Фрейда и его возможной близкой кончине вообще привели к тому, что многие стали спешить воздать ему «заслуженные почести».
В этом году же началось издание академического «Собрания сочинений Зигмунда Фрейда», каждый том которого он тщательно прорабатывал, снабжая дополнениями и примечаниями, в том числе и приоткрывая некие свои тайны — например, к очерку о Катарине он сделал примечание, что на самом деле ее пытался совратить не дядя, а отец.
Тогда же Венский городской совет присвоил Фрейду звание почетного гражданина Вены.
На фоне всех этих событий появляется и почти мгновенно становится бестселлером многократно цитировавшаяся здесь книга Фрица Виттельса «Фрейд: Его личность, учение и школа». Автору этой книги кажется, что и по сей день этот небольшой, но очень емкий очерк является одной из лучших работ о Фрейде. Фрейд предстает с ее страниц живой, противоречивой личностью — со своими недостатками, подчас отрицательными чертами характера, но, вне сомнения, одним из величайших гениев своего времени, открывшим людям про них самих то, чего они сами до этого не знали, и таким образом совершившим переворот в их сознании и образе мышления. Кроме того, Виттельс лучше многих понимал идеи Фрейда и обладал мощным даром их популяризатора. В предисловии он подчеркивает главное достоинство своей книги: «Благодаря тому, что я нахожусь в отдалении, на меня не падает тень могучей личности. Я — не загипнотизированный, поддакивающий последователь, каких у Фрейда более чем достаточно, но критически мыслящий свидетель»[270].
Тем не менее, прочитав книгу Виттельса, Фрейд счел ее едва ли не карикатурой и пришел в неистовство. В связи с этим предложение написать автобиографию для серии «Биографии врачей» пришлось как нельзя кстати, и Фрейд засел за «Автобиографическое исследование».
Тогда же в Зальцбурге состоялся 8-й Международный психоаналитический конгресс, от участия в котором Фрейд решил воздержаться, так как не чувствовал себя в достаточно хорошей форме, чтобы появиться перед сколько-нибудь большой аудиторией. Анна тоже не смогла поехать на конгресс из-за гриппа и провела эти дни рядом с отцом.
Отношения Фрейда с дочерью в этот период стали особенно близкими: после операции Анна окончательно решила, что останется с отцом до конца, и выбрала судьбу… Нет, не старой девы, а верховной жрицы в Храме Фрейда. Она стала для отца всем — сиделкой, секретарем, чрезвычайной и полномочной его представительницей на всех собраниях психоаналитиков, хранительницей его наследия и самой верной и одной из самых талантливых его учениц, развивавших идеи отца в ортодоксальном русле в области детской психологии.
Видимо, не случайно в 1924 году Фрейд повторно проводит психоанализ Анны — процедуру, которую, повторим, иначе чем духовным инцестом не назовешь. Анна делилась с отцом своими «неприличными» фантазиями, рассказывала, как в детстве мечтала, чтобы он ее побил, — хотя, вероятнее всего, сами эти фантазии родились на основе чтения трудов отца о детской эротике и садомазохистских устремлениях ребенка.
Фрейд время от времени выражал обеспокоенность тем, что Анна «все еще дома», но, по сути дела, сам отвадил всех ее потенциальных женихов — сначала того же Эрнеста Джонса, потом смешного, неуклюжего, но талантливого молодого врача Ганса Лямпля; далее психоаналитика Зигфрида Бернфельда, затем внезапно увлекшегося Анной Макса Эйтингона и, наконец, ее кузена Эдварда Бёрнейса.
Каждый из этих мужчин был неординарной личностью, вполне способной завоевать такую тонкую, интеллектуальную девушку, какой была Анна, но в итоге она оставалась со всеми «хорошими друзьями». Возможно, дело было в том, что всё же ни один из них в ее глазах не мог сравниться с отцом. Само же поведение Фрейда объяснялось тем, что Анна из всех дочерей больше других напоминала ему Марту в те самые дни, когда он был пылко влюблен в жену, и рядом с дочерью он чувствовал, что время словно повернулось вспять, и это придавало ему силы.
А может, как бы невольно мешая Анне создать собственную семью, он бессознательно мстил младшей дочери за то, что она стала немалой помехой его сексуальной жизни с Мартой — самое ее зачатие было следствием нежелания Марты предохраняться или попробовать иные способы сексуальной близости, а после рождения Анны сексуальная жизнь супругов стала, по многим признакам, вообще скудной и нерегулярной.
В 1924 году Анне было около тридцати лет, и с учетом того, что она оставалась незамужней, ее выбор посвятить себя отцу уже не казался таким противоестественным. А сам Фрейд, между тем, стремительно приближался к своему семидесятилетию.
