— Дайте ей по башке, — пробормотала девушка. — Всю округу соберет, божья невеста.
— Не надо, — мальчик ухватил монахиню за руку. — Она сейчас прекратит. Просто боится, что снова стрелять станут. Тише, сестра Мавра, тише.
Монахиня всхлипывала чуть тише.
Девушка шарила по карманам, на ней был просторный пиджак ее плешивого спутника. Найдя носовой платок, начала осторожно оттирать свое жуткое лицо.
— Пацан, скажи своей Мавре, пусть меня перевяжет. И что-нибудь из тряпья почище найдите. Кровь нужно остановить.
— Я перевяжу, — пацан поспешно завозился с подолом своей рубашки. — Не сомневайтесь, вчера свежую надел. Промыть бы рану.
— Бутылку возьмите, она там валяется, — вяло приказала девушка, — ей явно было плохо. — Малый, ты точно бинтовать умеешь?
— Я у лекаря учился. Водку принесите кто-нибудь, — мальчик принялся поспешно раздирать на ленты подол рубашки.
Пашка сумрачно посмотрел на прапора:
— Пошли, ваше благородие?
— Мертвецов боишься, что ли? — догадался прапорщик.
— Чего их бояться? У тебя-то «наган», и вообще ты образованный, — туманно объяснил Пашка.
Они прошли через кусты. Пашка осторожно выглянул на прогалину и замер. Валялся саквояж, но тела не было. Неужто закопала? Да нет, быть не может. Ожил, что ли?
— Э-э, а где же он? — недоуменно прошептал шибко догадливый прапорщик.
— Вознесся, — насмешливо объяснил Пашка, украдкой перекрестился и осторожно вышел на прогалину.
В бутылке еще булькало. Пашка сунул бутыль прапорщику, принялся собирать в саквояж выпавшие вещи.
— Ты только, ваше благородие, не вздумай меня бутылкой по кумполу угостить. Только разозлюсь. Башка у меня крепкая.
— Я уже догадался, — насмешливо сказал прапорщик. — Сотрясения мозга у пролетариата в принципе не бывает.
— Тем вас и ломим, — пробурчал Пашка.
Они пошли обратно.
— Слушай, коммунарий, а кто она вообще такая? — тихо спросил прапорщик.
— Ясно кто — черт в юбке. Ты, ваше благородие, как хочешь, а я шмотки отдам и сматываюсь. Она очухается — задавит. За карабин брошенный. Ну, или еще за что.
Прапорщик промолчал.
Катя сидела, опираясь спиной о ствол дуба. Мальчик экономно смачивал клок ткани спиртным, протирал лоб девушки. Катя шипела и плевалась короткими, непонятными отроку словами.
— Кость цела, — прошептал мальчик.
— Да? А будто голые извилины протираешь. Чтоб он сдох, этот Шустов. Клопомор проклятый. Шрам большой останется, а? Зашить бы.
— Я могу свести края. Почти незаметно будет.
— Ох, бля… ты что, хирург пластический, что ли? Спроси у этих ослов иголку с ниткой. Может, у твоей святой курицы найдется? Вот срань, жжет-то как.
— Нет у них иголок, — мальчик смотрел в страшное, черное от полузапекшейся крови лицо девушки. След сабельного клинка рассекал левую часть лба, разделял бровь надвое, левый глаз был едва виден. — Вы не беспокойтесь, я немного целительству учился. Хуже не будет.
— Это уж точно. Валяй, кожу расправь, еще раз промой и забинтуй. По возможности, аккуратнее.
Катя жевала толстый рукав пиджака, боль прошивала голову насквозь. Руки у мальчишки были просто ледяные, боль даже слегка отступала, тут же вгрызясь снова.
— Всё, — сказал мальчик, обтирая ладони о штаны.
— Мерси, — Катя судорожно хватала ртом воздух. — Молодец. Доктором вырастешь, — она дрожащими пальцами пощупала повязку на лбу. — Правда, молодец. Тебя как зовут?
— Прот.
— А?
— Прот. Фамилия — Павлович, — отчетливо, по слогам, сказал мальчик.
— Понятно. Значит, первый[70] из Павловичей? Удружили тебе.
— Греческий разумеете? — мальчик не слишком удивился.
— Слегка понимаю. Скажи, Прот, зачем эта свора вас отлавливала?
— Не знаю.
— Врешь. Ты мальчик умный. Скажи лучше сам.
— Истинно говорю — не знаю. Догадки есть. Только я вам потом скажу. Вам, Екатерина, сейчас отдохнуть нужно.
— Говори сейчас. Я непонятного не люблю, — глаза Кати закрывались. — Ты кто, Прот?
— Я объясню. Позже, — мальчик взял ее за запястье. Пальцы у него были совсем холодные, покойницкие. — Крови из вас много вышло. Отдохните.
— Пусть эти охраняют, — пробормотала Катя. — Скажи — урою, если что…
— Скажу. Вы…
Катя поплыла, еще смотревший на мир глаз неудержимо закрывался. Девушка обмякла.
Глава 6
Украина для украинцев! Отже, вигонь звидусиль з Украини чужинцив-гнобителив.
Михновский Н. И. Десять заповедей Украинской народной партии
Согласно новым исследованиям, сегодня самыми распространенными заболеваниями стали психические и умственные расстройства.
Журнал «Медицинский вестник Австралии». Мельбурн. 1921 г. (К)
Бок толкнуло болью еще раз, но Катя очнуться никак не могла.
— Сдохла, чи що? — Голос был озадаченный, шепелявый.
— Та не возися, на шию наступи, нехай гадюка додохне, — посоветовал голос побасистее.
— От, заворушилась, — удивился шепелявый.
Катя с трудом села. Голова неудержимо кружилась. Правый глаз неохотно приоткрылся, девушка дрогнула от боли в спекшемся лице. Попробовала тронуть щеку, пальцы сами собой отдернулись — сплошная корка.
— Яка страшнюча, — с брезгливостью сказал басовитый. — А ісподнє шовкове. Ізвозюкалася уся, куди його тепер? Добити би треба, та заховати.
— Ні, Петро, може за неї теж нагороду дадуть. Відведемо и її. В’яжіть, хлопці.
Катя пыталась сосредоточиться. Четверо с обрезами — селяне. Двое постарше — тот, что с редкими усами, в замызганной поддевке, как раз и проверял пинками жизнеспособность изуродованной девушки. Второй — посолиднее, в богатой смушковой папахе. Двое парней помоложе, похоже, сыновья. Офицер с забинтованной головой и кудрявый паренек — эти Кате казались смутно знакомыми — стояли с поднятыми руками. В траве сидела всхлипывающая монашка, держалась за лицо.
Что-то здесь произошло, но что именно, Катя сообразить не могла. С головой было вовсе неладно.
— В’яжіть надійніше, хлопці, — сказал импозантный селянин и тряхнул за шиворот щуплого мальчишку. — Потрібно повідомити. Ось же, тільки Гнат уїхав і гостей пригнало.
Офицеру и парнишке надежно стянули руки за спиной. Один из молодых хуторян с опаской присел за плечами у Кати:
— Эй, страшенна, грабки давай.
От громкого голоса завибрировало в виске. Только не орите и не трогайте.
— Вставай, шльондра, — девушку силой поставили на ноги.
В глазах потемнело, Катя покачивалась, но стояла. Почему рукам неудобно?
Хуторяне разговаривали. Катя слушала, но смысл не улавливала. За пояс бритого был заткнут «маузер», и это почему-то вызывало смутное недовольство. Что-то не так должно быть. Откуда вообще все эти люди взялись?
— То правда, що чорницю туди-сюди водити, — рассудительно сказал старший. — Вирисклива, страсть.
— Так нехай хлопці оскоромляться. А то мій Андрійко, ужо усю жопень Гнатовій Ольке зам’яв. Ох, Андрійко, приб’є тебе дядько Гнат.
— Ни, я обережно, — ухмыльнулся высокий парень. — Так ми, батьку, по-швидкому? А, дядько Петро? Можна?
— Тільки без гамору. И балуйтеся скоріше, — нахмурившись, сказал старший.
Высокий парень ухватил монашку за плечо. Та едва слышно ахнула, попробовала оттолкнуть крепкую руку. Хлопец ухмыльнулся, цапнул крепче:
— А ну, Дмитро, бери ее. Або не хочеш?
Второй хлопец с некоторым смущением подхватил монашку под другую руку. Широкое лицо девушки исказилось, она хотела закричать, но ладонь высокого хлопца ловко запечатала ей рот.
Офицер судорожно сглотнул, прохрипел:
— Греха, пановэ, не боитесь?
Усатый крепко ударил офицера обрезом. Вторым ударом сшиб на землю, принялся топтать порыжелыми сапогами:
— Порозмовляй ще! Погони начепив. Гріхами докоряє. Бач, ти, який. Хіба ж, невинні чорниці по дорогам шляються? В монастирю сиділа, хто б її торкнув? Шлюхово плем’я. Ноги розсунути, що почухатися. Зіпсували життя, кацапы прокляті.
Прапорщик уже не шевелился, и селянин, отдуваясь, сказал:
— От, Петро, ти мені скажи по-сусідськи, — чого москалі такі вперті? Уж сам би о смерті думав, а все нас життю вчить. От порода, — гірше жидів, чесно слово.
Старший пожал широкими плечами:
— Порода, вона і є порода. З свині коня не зробиш. Що там говорити, — нам що германець, що москаль, — одна воша. Французи прийдуть, — і їх переживемо. Землі зарити на всіх їх вистачить. А з прапорщика Блатык ще усі жили по одній витягне. Гнат говорив, у ночі половину хлопців у поїзда поклали. Блатык нонче злий.
— Та нам що? — усатый сплюнул. — Головне, за хлопчика пусть що обіцяно заплатить. Дві тысячи — воно нам як раз, а Петро?
