— О, не стоит беспокоиться, — сказал он. — Я не намерен убивать вас. Мисс Бартон — тоже. — При упоминании этого имени лицо его на миг смягчилось. — Вы же позаботитесь о ней, правда, Майкл? Она хорошо ко мне относилась. И могу сказать, что вы ей нравитесь. Я был бы счастлив от мысли…
— Конечно позабочусь. И о Табите тоже.
— О Табите?
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ее не возвращали туда. Пока не знаю как, но я этого не допущу.
Плюп.
— Но вам же, разумеется, известно, — сказал Мортимер, — что она выжила из ума?
Майкл вытаращился.
— Да-да. — Мортимер маниакально ухмыльнулся. — Окончательно и бесповоротно спятила.
— Я только что разговаривал с нею, и она казалась совершенно…
— Это наследственное, понимаете? Безумные, как шляпники, помешанные, чокнутые — все до единого. Потому что, видите ли, Майкл, наступает такой момент… — Он подался вперед и ткнул шприцем в его сторону. — Наступает такой момент, когда алчность и безумие уже практически неразличимы. Можно сказать, что это одно и то же. И приходит еще один момент, когда готовность мириться с алчностью, сосуществовать с нею и даже способствовать ей тоже превращается в безумие. Иными словами, это означает, что все мы попались. Безумие никогда не кончится. По меньшей мере… — его голос стерся до призрачного шепота, — для живых.
Плюп. Плюп.
— Возьмите, к примеру, мисс Бартон. — Речь Мортимера зазвучала невнятно, — Такая добрая девушка. Такая доверчивая. Однако я все это время ее обманывал. Ноги у меня еще довольно крепкие. Несколько язв тут и там, но ходить совершенно не мешают. Мне просто нравилось, что меня опекают, понимаете?
Плюп. Плюп. Плюп.
— Я так устал, Майкл. Вот что самое забавное. У меня есть только одно расстройство здоровья, а мисс Бартон я о нем даже не заикнулся. Она не имела ни малейшего понятия. Вы уже догадались, каково оно?
Майкл покачал головой.
— Бессонница. Не могу спать. Вообще не могу. Час-другой время от времени — и все. Максимум — три. С тех самых пор, как умерла Ребекка.
Плюп.
— Ах, что это была за ночь! Слишком, слишком чересчур. Столько усилий. Мне казалось, у меня никогда не получится, если быть с вами до конца откровенным. — Мортимер обмяк и уронил голову в руки. — Мне бы так хотелось уснуть, Майкл. Вы же поможете мне, правда?
Майкл принял шприц из протянутой руки; Мортимер закатал рукав.
— Мне кажется, в пальцах не осталось больше силы — в этом-то вся и жалость. Усыпите меня, Майкл, — это единственное, о чем я прошу.
Майкл в нерешительности посмотрел на него.
— Из доброты вашего сердца. Прошу вас.
Майкл взял Мортимера за руку. На костях вяло висела кожа. У старика были глаза умоляющего спаниеля.
Плюп. Плюп.
— Собак ведь усыпляют, правда? Когда они старые и больные?
Так, предположил он, это звучало не слишком паршиво.
Глава девятая
С Гагариным к звездам
— Никаких объяснений, — сказал Майкл. — Если спишь, если видишь сны, ты должен эти сны принимать. Такова обязанность спящего.
Фиби прикрыла глаза рукой от солнца.
— Похоже на правду. Но что это значит?
— Я просто думал: когда я был маленьким, мне приснилось три сна, которые я не могу до конца вспомнить. Теперь два из них сбылись — более или менее.
— Только два? А третий?
Майкл пожал плечами:
— Нельзя же иметь все сразу.
Они стояли на террасе Уиншоу-Тауэрс и смотрели на лужайки, сады, ледниковое озеро и величественные просторы вересковых пустошей за ним. Бурю сменило яркое солнце, хотя поваленные деревья, обломки черепицы и нанесенный ветром мусор свидетельствовали о том, что она натворила.
Близился полдень: окончилось долгое и противное утро, когда они только и делали, что давали показания полицейским, кишевшим в усадьбе с тех самых пор, когда Фиби пришла в деревню и подняла тревогу. Вскоре после десяти примчались первые журналисты и фоторепортеры. Полиции до сих пор удавалось держать их на расстоянии, но репортеры растянулись по всей дороге армией, ожидающей сигнала к атаке: они держали дом под прицелами телеобъективов или просто угрюмо сидели в машинах, надеясь накинуться на любого, кто рискнет выехать из усадьбы.
— Не знаю, вернется ли все в норму, — сказал Майкл и настойчиво повернулся к Фиби. — Ты ведь скоро приедешь ко мне в Лондон, правда?
— Конечно. Как только смогу. Завтра или послезавтра.
— Не знаю, что бы я делал, если бы здесь не оказалось тебя. — Он улыбнулся, — Каждому Кеннету нужен свой Сид, в конце концов.
— Как насчет «Каждому Орфею нужна своя Эвридика»? Чтобы избежать путаницы с полами?
Но Майкла такая аналогия, похоже, только привела в уныние.
— Знаешь, никогда не прощу себя за то, что случилось с той твоей картиной.
— Послушай, Майкл, можно, я скажу? Мы никогда ни к чему не придем — мы с тобой, — если будем и дальше тянуть волынку о прошлом. Прошлое — бардак, и у тебя, и у меня. Мы должны оставить его позади. Договорились?
— Договорились.
— Хорошо, тогда повторяй за мной: «НЕ — ОГЛЯДЫВАЙСЯ».
— Не оглядывайся.
— Молодец.
Она уже собиралась вознаградить его поцелуем, когда на террасе возник Тадеуш, пилот Хилари, тоже приехавший в поместье утром. Следовало признать — он действительно в подметки не годился Конраду, предыдущему держателю этого завидного кресла, ибо росту он был едва ли пяти футов, лет — за шестьдесят и, поскольку недавно приехал в страну из родной Польши, едва ли знал хоть слово по-английски. Он коротко кивнул Майклу и Фиби и остановился от них в некотором отдалении, опершись о балюстраду.
— Мне кажется, муж Хилари все-таки нажал на тормоз, — прошептала Фиби. — Ее последний пилот был эдаким богоподобным образчиком — они как-то раз прилетели сюда и почти все выходные куролесили голышом по лужайке для крокета. Этого мне как-то сложно представить в таком настроении.
— Да ладно тебе — лишь бы он знал, как управлять самолетом, — ответил Майкл. — Сегодня он должен отвезти меня домой.
* * *
Немногим больше часа спустя Майкл упаковал вещи и был готов к отъезду. Фиби, намеренная в обществе мистера Слоуна ехать дневным поездом в Лидс, проводила его до берега ледникового озера. В доме они Тадеуша не обнаружили, но было условлено, что вылет — в час, и Майкл с облегчением увидел, что миниатюрная фигура пилота уже втиснута в кабину. Оделся тот подобающе случаю, судя по виду — в подлинный костюм летного аса Первой мировой войны, с очками-консервами и кожаным шлемом.
— Господи, да это же Красный Барон[123],— сказала Фиби.
— Надеюсь, парень знает, что делать.
— Все будет прекрасно.
Майкл поставил чемодан на землю и обнял ее.
— Тогда — до скорого.
Фиби кивнула. Привстала на цыпочки и поцеловала его в губы. Он крепко прижался к ней. То был долгий поцелуй — после жесткого начала длился он очень расслабленно и нежно. Майклу нравилось, как волосы Фиби трепещут по его лицу, какая холодная у нее щека.
С неохотой он забрался в кабину.
— Вот, значит, и все, наверное. Позвоню тебе вечером. Все спланируем. — Он уже собирался закрыть дверцу, но помедлил. Казалось, его что-то беспокоит. Какую-то секунду он смотрел на нее, затем сказал: — Знаешь, у меня появилась мысль насчет той картины. Я помню ее довольно отчетливо, вот я и подумал — если мы сядем вместе и я тебе ее опишу, а ты найдешь свои старые наброски, может, ты смогла бы… ну, по крайней мере, написать что-то похожее…
— Что я сказала тебе на террасе? — жестко спросила Фиби.
Майкл кивнул.
— Ты права. Не оглядывайся.
Фиби помахала, когда самолет вырулил на позицию для взлета, и послала ему вслед воздушный поцелуй, когда он набрал скорость, оторвался от поверхности воды и гладко взмыл в воздух. Она следила за ним взглядом, пока он не превратился в черную точку посреди небесной синевы. Затем повернулась и направилась к дому.
На сердце у нее было тяжело. Она волновалась за Майкла — и волновалась, что он ожидает от нее слишком много, что его одержимость прошлым маниакальна… или даже подросткова. Иногда она с трудом вспоминала, что он на семь или восемь лет ее старше. Она волновалась, что их отношения могут закончиться слишком быстро, могут зайти туда, где она будет не в силах их контролировать. Волновалась, что на самом деле не может придумать ни одной причины — если уж быть до конца честной, — почему она эти отношения вообще начала. Все произошло слишком быстро, она послушалась не тех побуждений: пожалела его, перепугалась сама, ей требовалось утешение. А кроме того, как вообще можно надеяться забыть те кошмарные обстоятельства, что свели их вместе? Как из такого начала может произрасти что-то хорошее?
