в них.
Шкатулки без кудрей, ларцы без сувенира,
В них та же пустота, что в Небесах пустых.
А может быть, и ты – всего лишь заблужденье
Ума, бегущего от истины в мечту?
Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье?
Пусть – я люблю в тебе и славлю Красоту.
Бодлеровское понимание любви и страсти соответствует его многовидению бытия, лежащему – в духе «Божественной комедии» – между адом и раем, не оставляющему пустым ни одно состояние, не пропускающему ни одного оттенка чувства.
Между молитвенным благоговением —
Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной,
И ты, о сердце, ты, поникшее без сил,
Ей, самой милой, самой доброй, самой нежной,
Чей взор божественный тебя вдруг воскресил?
– Ей славу будем петь, живя и умирая,
И с гордостью во всем повиноваться ей.
Духовна плоть ее, в ней ароматы рая,
И взгляд ее струит свет неземных лучей, —
и каким-то чадным сладострастием («Вампир», «Отрава», «Одержимый») в «Цветах Зла» переливается бесконечное обилие оттенков, граней, неожиданных изгибов страсти. И каждое из ее дробных состояний, в свою очередь, редко сохраняет тождество самому себе, гораздо чаще это чувство-перевертыш, когда лицевая сторона и изнанка легко меняются местами («Мадонне»), порок и повергает в содрогание, и манит терпкими усладами («Лéта», «Окаянные женщины»), а заклинание любящего иной раз облечено в парадоксально жестокое назидание («Падаль»). Поэтому-то в смысловом развертывании и самом построении бодлеровских любовных признаний столь часты внезапные перепады («Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?.. Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?.. Вас, ангел свежести, томила лихорадка?.. Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?..»), разбросанные тут и там связки взаимоотрицающих уподоблений («Ты – край обетованный,/ Где горестных моих желаний караваны/ К колодцам глаз твоих идут на водопой./ Но не прохлада в них – огонь, смола и сера»), ударные завершающие словесные стяжения-сшибки: «О величие грязи, блистанье гниенья».
И все же в любви Бодлера есть какая-то непоследовательность: страстность уживается с художественным любованием, сексуальность с отстраненностью, чувственность с холодностью и рассудочностью. По меньшей мере странной является его максима: «Любить можно только такую женщину, которая не способна испытать наслаждения».
Бодлеровский культ «холода» явился одной из конструкций своеобразной антиприроды, способной противостоять тотальному процессу деперсонализации и уничтожения индивидуальности вещей и явлений. Холод как нечто исключительно твердое, жесткое, неподвижное способен сохранить особенность каждого предмета. Любой «холодный» предмет имеет свое лицо и сохраняет его. Бодлеровский холод исключает «жизнь», а значит, порчу, извращенность, утрату своего «лица» и своей сущности. «Холод» – это чистота. Не случайно Бодлер устремляет свои взоры к «холодной даме» – идеалу чистоты и свободы.
Возможно, нет необходимости искать разгадку амбивалентности либидо Бодлера, потому что полярные чувства он испытывал к разным женщинам. Очевидно, что плотская любовь к Лушетте или Жанне – это одно, а чувства к г-же Сабатье или Мари Добрен – это другое…
В то же время холодность любимой женщины способствует спиритуализации вожделений Бодлера, превращая их в «сладострастия». Он, как мы видели, стремится к такому удовольствию, которое было бы умерено и смягчено духом. Речь идет о так называемых прикосновениях. В письме к Мари Добрен Бодлер как раз и предвкушает подобное наслаждение: он будет молча вожделеть к ней, окутает ее своим желанием с ног до головы, но сделает это лишь на расстоянии, так что она ничего не почувствует и даже ничего не заметит:
Вы не можете воспрепятствовать моей мысли блуждать возле ваших прекрасных – о, столь прекрасных! – рук, ваших глаз, в которых сосредоточена вся ваша жизнь, всего вашего обожаемого тела.
Мне представляется, что Ж.-П. Сартр сильно преувеличил любовный эгоцентризм Бодлера, относящегося к партнерше только как к предмету наслаждения или ледяной глыбе:
Бодлер – человек, вступавший в отношения лишь с самим собой; он остался таким же одиноким, как и мастурбирующий ребенок; его сладострастие не стало источником какого-либо внешнего события, он никому ничего не дал, он занимался любовью с ледяной глыбой. Хватило одной ночи, чтобы Председательница потеряла любовника, и причина в том, что она не сумела остаться ледяной, оказалась слишком чувственной и слишком пылкой.
В конце концов, эгоизм наличествует в каждой любви, и у Бодлера его не больше, чем у его женщин… Тем более я не могу согласиться с бесконечными и безосновательными «рассусоливаниями» автора «Тошноты» о «глубинах» интимной жизни нашего героя, если о чем и свидетельствующими, то о склонности «аналитика» к «подглядыванию в щелку»:
Разумеется, половой акт с холодной женщиной – это для Бодлера святотатство, попытка осквернить Добро, которое, однако, несмотря ни на что, пребывает столь же чистым, непорочным и незапятнанным, что и прежде. Это грех вхолостую, грех стерильный, беспамятный и бесследный, испаряющийся в воздухе в самый миг его свершения и тем самым утверждающий неколебимую вечность закона, вечную юность и вечную неприкаянность грешника. Впрочем, эта белая магия любви отнюдь не исключает магии черной. Мы уже видели, что, не имея возможности превозмочь Добро, Бодлер пытается украдкой подточить его изнутри. Оттого-то мазохизм фригидности идет у него рука об руку с садизмом. Холодная женщина – это не только грозный судия, это еще и жертва. Если половой акт для Бодлера совершается втроем, если кумир является ему именно тогда, когда он предается разврату в обществе проститутки, то происходит это отнюдь не только потому, что ему нужен критик и суровый свидетель, но и потому, что он хочет унизить эту женщину. Именно ее хочет он уязвить, когда погружает свою плоть в продажное тело подружки. Ей он изменяет, ее оскверняет. Создается впечатление, что Бодлер страшится прямого контакта с миром и потому стремится к магическому воздействию на него, то есть к воздействию на расстоянии, потому, несомненно, что оно меньше его порочит. В этом случае холодная женщина обретает облик порядочной женщины, чья порядочность, однако, выглядит несколько смешно, поскольку муж изменяет ей направо и налево.
Точно таким же образом половой акт, совершаемый «вхолостую», овладение женщиной, которая «не умеет наслаждаться», едва ли не на расстоянии, что исключает ее «осквернение», – такой акт превращается в самое элементарное и заурядное насилие.
«Стихотворения в прозе»
Редкое достоинство – заставить мыслить; дар одних избранных.
В. Гюго
Бодлера принято считать автором одной книги, благодаря
