— Что там у вас случилось?! — проворчал я, выбравшись из палатки.
Спросонья я не самый приятный человек. Впрочем, и выспавшийся тоже не подарок.
— Гарнизон Корфиниума арестовал своего командира Агенобарба и прислал послов к Цезарю с предложением сдаться на его милость, — сообщил юноша. — Проконсул отложил капитуляцию до утра, но предполагает, что кое-кто из сенаторов и трибунов, спрятавшихся в городе, попытается удрать. За каждого пойманного важного чиновника, живого и здорового, награда тысяча денариев. Трупы Цезарю не нужны.
— Передай ему, что через линию осады, которую возьмут под контроль мои всадники, даже ночная птица не пролетит, — пообещал я с легкостью.
Даже если пролетит, это в любом случае произойдет на том участке, который контролируют тавриски.
Германцы тоже поворчали, но обещанная тысяча денариев за каждую голову сделала свое дело. Разбившись на небольшие отряды, они расположились вдоль вала, прихватив и часть территории таврисков, которых недолюбливали, презирали, потому что били неоднократно. Я еще подумал, что, может быть, этой ночью бывшие враги будут стоять в карауле рядом друг с другом.
Тысячу денариев так никто и не получил. Мы зря проторчали всю ночь возле вала. Как назло погода выдалась не ахти, перед рассветом закапал дождик, к счастью жиденький. С восходом солнца, которое изредка проглядывало между темными, налитыми тучами, вернулись к своим палаткам злые, будто проконсул коварно надул нас.
В это время Гай Юлий Цезарь принимал присягу на верность самому себе у тридцати трех когорт, которые защищали Корфиниум. Его армия сразу увеличилась на три легиона с третью. Люция Домиция Агенобарба и всех сенаторов и трибунов отпустил на все четыре стороны без клятв и заверений в преданности. Наверное, хорошо знал цену клятвам, на которые политики щедры во все времена и у всех народов. Мне кажется, политик и клятвопреступник — это синонимы. Кстати, Агенобарб — значит Рыжебородый, хотя носитель этого когномена был черняв и безбород.
114
Я опять у стен Бриндизиума. На этот раз в роли осаждающего. Шесть легионов под командованием Гая Юлия Цезаря блокировали город, в котором засели двадцать когорт под командованием Гнея Помпея. Большую часть своей армии вражеский военачальник уже переправил в Грецию. Ждет возвращения флота, чтобы перевезти остальных. Оно и понятно: родину приятнее защищать как можно дальше от нее. Если Гней Помпей умрет или попадет в плен, гражданская война сразу закончится. В Римской республике больше нет такого же заслуженно популярного военачальника или политика, который смог бы тягаться с Гаем Юлием Цезарем. Последний понимает это, поэтому спешит со штурмом. С трех сторон, кроме той, что выходит к бухте, легионеры роют рвы и насыпают валы, а напротив трех проходов сколачивают осадные башни. Рабочих рук хватает, несмотря на то, что тридцать три когорты, присоединенные в Корфиниуме, Гай Юлий Цезарь отправил на Сицилию. Вдруг там вздумают бунтовать, когда в Республике появится новый диктатор?! В том, что власть в Риме скоро поменяется, не сомневается уже никто.
Я сижу на мысе, с которого виден пролив Отранто. Дует сухой, холодный, сильный и порывистый бура — северо-восточный ветер, который с середины осени до середины весны время от времени налетает с гор с тучами пыли. Перед этим горные вершины обзаводятся шапками из плотных, тяжелых облаков. После их появления проходит от нескольких минут до пары часов — и начинается свистопляска. Обычно бура раздувается утром, затем в полдень, как говорили мне венецианские моряки, идет обедать и спать, а часа через три опять принимается за работу, хотя может дуть несколько суток без перерывов. Сейчас первый вариант. Приближается полдень, и бура потихоньку стихает. Поднятые им короткие волны высотой около метра отчаянно бьются грудью о берег. Для палубного судна такой ветер был бы, скажем так, ограничено рабочим, а вот для галер опасен. Поэтому и не появляется флот Гнея Помпея, пережидает на противоположном берегу Адриатики.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Вид моря и пахнущий йодом воздух наводят меня на грустные мысли. Хочется уйти из армии, построить шхуну и заняться торговлей и заодно пиратством. Из последних сил отгоняю эти мысли. Несмотря на все трудности, мне нравится в этой эпохе, не хочу покидать ее. К тому же, в любой момент могу уволиться и отправиться домой, чтобы со двора своего имения наблюдать за гражданской войной. Хоть я тоже числюсь римским гражданином, эта война мне интересна только, как способ стать еще богаче. Пока что она не принесла мне ничего, кроме обещаний выплатить жалованье после победы.
Ко мне подходит худосочный бледнолицый юноша из патрициев, который на побегушках у главнокомандующего, и срывающимся, как у молодого петушка, голосом сообщает:
— Цезарь желает видеть тебя!
— А может, это он не желает видеть тебя, поэтому и послал искать меня? — спрашиваю я, не оборачиваясь.
Судя по затянувшейся паузе, смысл вопроса не поняли или не захотели понять. Я встаю, отряхиваю с задницы пыль. Юноша следит за моими движениями сосредоточенно, с опаской, словно боится, что сейчас выхвачу кинжал и проткну его.
— Что ему надо? — задаю я более понятный вопрос.
— Не знаю, — быстро отвечает посыльный, но после паузы добавляет: — Что-то связанное с морем.
— Собирается в Грецию за Помпеем? — интересуюсь я.
— Вроде нет. Говорил, что старый дурак живым менее опасен, чем мертвым, — делится юноша.
С Гаем Юлием Цезарем трудно не согласится. Из мертвого легче сделать символ сопротивления, потому что, в отличие от живых, недостатков не имеет и ошибок не делает, а пока есть символ, будет и сопротивление.
Гай Юлий Цезарь сидел на трехногой табуретке возле своего темно-красного шатра, довольно потрепанного. Местами краска совсем выцвела, из-за чего казалось, что собирались сделать маскировочную, пятнистую расцветку, но перепутали зеленый с красным. В правой руке у главнокомандующего небольшой серебряный кубок с замысловатым растительным барельефом, скорее всего, изготовленный галльским умельцем. Гай Юлий Цезарь отпивает из кубка мелкими глотками, будто это крутой кипяток, разве что не дует на содержимое, хотя, судя по запаху, употребляет вино.
Он долго смотрит на меня, после чего признается честно:
— Пока тебя искали, я забыл, зачем ты мне был нужен.
— Чтобы спросить о чем-то, связанном с морем, — подсказал я.
— Точно! — вспомнив, радостно соглашается Гай Юлий Цезарь, отпивает малехо вина и задает вопрос на засыпку: — Ты ведь все знаешь про море. Вот и подскажи, как мне не дать Помпею уплыть из города?
— Перекрыть выход из бухты, — сразу даю я ответ.
— Это понятно, — с легким раздражением произносит он. — А как это сделать? У меня нет флота.
— Можно попробовать засыпать выход, — подсказываю я, вспомнив осаду Тира, потом сам понимаю, что на это потребуется слишком много времени, даже если задействовать все шесть легионов, и по лицу проконсула замечаю, что он уже отмел этот вариант, и предлагаю другой, тоже виденный ранее: — Или перекрыть плотами, сцепленными цепями.
— Это как? — мигом заинтересовавшись, спрашивает Гай Юлий Цезарь.
— Сделать большие плоты и образовать из них сплошную цепь от берега до берега. Можно на них нагрузить камней. Тогда они станут тяжелее, галеры не смогут протаранить. Поставить на плоты легионеров, чтобы защищали, не давали разорвать цепь, — рассказал я.
— Поставлю не только легионеров, но и сделаем на плотах палисад, чтобы защищал от нападения и со стороны берега, и со стороны моря! — подхватил он мою идею, после чего отдал чашу рабу Сексту и произнес шутливо: — В кои-то веки Республика заполучила действительно стоящего гражданина! Цицерон оказался проницательнее меня!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Был бы он проницательнее, находился бы в твоем лагере, — возразил я.
— Они с братцем предпочитают быть посередине, ждать, кто выиграет! — с раздражением произнес Гай Юлий Цезарь.
— Младший брат предпочел бы сидеть в своей вилле и кропать трагедии, — опять не согласился я.
