все жизненные ценности фаната, безусловно любит его и всегда на его стороне (структурно данное явление, как можно видеть, идентично феномену романтической любви).
А в не нуклеарной семье?
Выращенные в рамках нуклеарной семьи люди стали воспринимать весь внешний мир как чужой и всех людей в нём — как чужих. Формирующиеся в семье психологические структуры оказались рассчитаны на «вмещение» только очень ограниченного числа близких — как правило, всего лишь одного. Человеку из нуклеарной семьи сложно «открываться», сложно начинать доверительные, эмоциональные отношения с другими. Они для него — чужие. Как снова ловко подмечает Нэнси Чодороу, "эта ситуация противоположна той, в которой оказываются люди, имевшие в младенчестве большое количество приятных связей. Они более склонны поддерживать привязанности к большому числу людей" (с. 49). Вот он — нелицеприятный секрет моногамной психологии: малое число Значимых Других в детстве ведёт к зацикливанию на каком-то одном человеке и в будущем, тогда как большое число Значимых Других в детстве ведёт к рассредоточению эмоциональных контактов среди множества людей. То есть даже сам термин "Значимый Другой" в таких условиях теряет свой смысл, поскольку значимыми становятся почти все, просто каждый по-своему. В такой ситуации человек всегда чувствует себя защищённым, а его "эмоциональные ставки" на кого-то конкретного не оказываются слишком высоки. Он любит всех. Чем больше Значимых Других, тем менее значим каждый из них в отдельности, в этом весь трюк. А вместе с этим и наша психика менее зависима от каждого из них.
Если посмотреть на общества современных охотников-собирателей, то можно увидеть, что связь родителей с ребёнком устроена принципиально иначе, чем в западных обществах. Родительство там оказывается распределённым между куда большим числом людей, чем в обществе, где царит нуклеарная семья. Дети свободно перемещаются по деревне, взаимодействую со многими взрослыми и ровесниками, формируя чувства привязанности не только к своим непосредственным родителям. Маргарет Мид называла это деперсонализацией чувств (1988, с. 160). Наблюдая за жизнью полинезийских племён, она подчёркивала: "На Самоа ребёнок не питает эмоциональной привязанности ни к своему отцу, ни к своей матери. Их личности поглощены большой семейной группой, воспитывающей ребёнка. Ребёнок, не скованный эмоциональными связями с ними, находит достаточное удовлетворение в спокойном тепле, являющемся эмоциональной тональностью возрастной группы" (с. 224). У полинезийцев отсутствовали тесные связи между детьми и родителями. "Дети воспитываются в доме, где всегда есть пять-шесть взрослых женщин, чтобы позаботиться о них, вытереть их слезы, и пять-шесть взрослых мужчин, каждый из которых — авторитет для ребёнка. Всё это не позволяет ему так резко различать между своими родителями и остальными взрослыми, как это делают наши дети. Образ заботливой, нежной матери или вызывающего восхищение отца, столь важный фактор в определении аффективной жизни человека в последующие годы, у самоанского ребенка сложен — он составлен из представлений о нескольких тётках, кузинах, старших сёстрах, бабушках, из представлений о вожде, дядях, братьях и кузенах. Если наш ребенок прежде всего усваивает, что у него есть нежная мать, особая и главная задача которой в жизни — забота о его благоденствии, и отец, на авторитет которого надо полагаться, то самоанский ребенок узнаёт в самом начале жизни, что его мир состоит из иерархии взрослых мужчин и женщин, иерархии, где он может рассчитывать на заботу каждого и должен считаться с авторитетом каждого" (с. 156).
Несмотря на критику некоторых антропологов в адрес Мид (см. Кон, 1988; Райан, Жета, с. 476), её мысли об эмоциональных связях внутри групп охотников-собирателей выглядят весьма резонными в свете всего, что мы знаем об этом сейчас. В давние времена ребёнок всегда имел возможность "исцелиться" за счёт других людей своего большого окружения. Но именно с развитием нуклеарной семьи он оказывается изолированным в очень узких рамках — отныне его ближайшее окружение составляли только мать и отец, те самые люди, которые с большой вероятностью и могли стать главным его стрессирующим фактором.
Сходные соображения высказывают многие антропологи. Пприматолог Сара Блаффер Хрди говорит: "Политики воображают, что нуклеарные семьи олицетворяют "золотой век" периода человеческой семьи, но для детей неестественно, чтобы за ними присматривали только их матери и отцы. Дети исторически привыкли, что их растит их социальный мир". В своей книге (Hrdy, 2000) Хрди развивает концепцию значимости широких социальных связей для психики ребёнка (всю совокупность взрослых, которые способны взаимодействовать с ребёнком, она называет "аллородителями": от греч. "allos" — "другой, иной", то есть альтернативными родителями). Она отмечает, что даже наличие одной лишь бабушки может в корне изменить жизненные перспективы ребёнка. В этом же ключе и российские антропологи подчёркивают, что исторически в русских селениях фактически именно бабушки растили детей (то есть собственных внуков), а не непосредственные мамы, которые занимались хозяйством. "Бабушка есть и остаётся представителем образа матери периода младенчества", писал Эрик Эриксон, работая над своей психологией детства (2019, с. 388). Как и Маргарет Мид, Эриксон приходил к выводу, что разделение и "размывание материнства" между несколькими взрослыми (няни, бабушки, тётки, соседки и т. д.) делало мир ребёнка более надёжным, заслуживающим доверия, поскольку материнское отношение не зависело от одной хрупкой связи, а было разлито по всей атмосфере (с. 389).
Фундаментальная роль широких социальных связей в деле оптимального развития психики ребёнка современной наукой признаётся настолько широко, что даже в работах по генетике стали появляться упоминания об этом (Боринская, Янковский, 2005). "Большую часть человеческой истории родовые или племенные группы играли огромную роль. Утрата поддержки родовой группы в ориентированных на индивидуальный успех индустриализованных обществах считается одним из факторов, порождающих депрессию".
Привычная нам городская семья — это колоссальный удар по психике ребёнка. В сельских районах Африки маленькие дети и по сей день имеют возможность свободно перемещаться по посёлку, посещать дома соседей и общаться не только с другими детьми, но и со взрослыми. Уроженка народности дагара из Буркина-Фасо лаконично описывает эмоциональную атмосферу своего детства: "Редко когда ребёнок чувствует себя одиноким или имеет психологические проблемы. Каждый или каждая прекрасно осознают свою принадлежность" (цит. по Райан, Жета, с. 155). В условиях первобытности дети, несомненно, принадлежали всему племени, и родительские обязательства в целом были разделены между всеми членами общины (Бутовская, Файнберг, с. 83; Leibowitz, 1978, p. 183; Kinzey, 1987).
"У аборигенов я никогда не видел детей, оставшихся без присмотра, хотя видел много сирот," писал путешественник Алан Маршалл. "По обычаям аборигенов ребёнок может иметь несколько "матерей", и в случае смерти родной матери заботы о нём принимает на себя другая "мать" (Маршалл,1989). Австралийский абориген вспоминал своё детство: "Я
