Наконец Роберт залезает в автомобиль. Моргнул глазами и увидел Мари-Луизу. Серые брюки подчеркивали ее прекрасные ноги, импозантное седалище.
Стал накрапывать дождь. Тучи наглухо замуровали южный горизонт. Дождь шел беззвучно. Мари-Луиза стояла около Роберта, и они оба молчали.
— Говорят, в наше время люди стали менее общительны, — произнесла Мари-Луиза.
— Ясное дело. Ведь все уже сказано… — Роберт заметил, как задрожали ее губы, а по щеке скатилась слеза.
— Поплакав, ты становишься еще красивее и хорошеешь, как природа после дождя.
— Ты не передумал?
— Нет.
— Я чувствую себя соучастницей и… — Мари-Луиза решительно выпрямилась и отерла со щек слезы. — Хорошо. Тебе не придется слушать слюнявые проповеди. Делай, что хочешь. Тебя все равно не упредит никакой Интерпол…
— Ты ведь ничего конкретно не знаешь о моих планах. Так чего ты переживаешь?
Мари-Луиза повернулась и ушла, оставив вопрос без ответа. Дождь прекратился. Далеко на полях ветер отряхивал с мокрой травы чистую, ясную росу. Надвинулся туман. То были минуты, когда погруженные в него ручьи кажутся серебряными.
— Как Анна-Мария с Николя? — спросил Роберт у проходящего мимо Проста.
— Прекрасно, — ответил тот. — Знаешь, какое лето в Швейцарии! Вчера я опять получил письмо с угрозами. Они не понимают, что это профессия, при которой человек ставит на карту свою жизнь, а результат зависит от капризов машины. Поэтому в случае поражения едва ли надо стрелять нам в спину.
Роберт был вторым на тренировках, и его автомобиль попал в первый ряд, однако в невыгодной для атаки позиции. За полчаса до старта все машины были построены. Сенна на тренировках был первым, — его автомобиль был «обут» в покрышки «сликк». Снова заморосило, но удалиться из ряда запрещали правила. Выехавший в бокс за тридцать секунд до старта попадает на него последним.
Под вой моторов через цепи блюстителей порядка прорвалась вздернуто-хвостая блондинка и впилась Бутсену в губы.
Что ж, подумал Роберт. В Бостоне действуют платные курсы обучения поцелуям по 165 долларов за четыре недели. В конце третьей недели программа теоретической части завершается недельной практикой искусства целования. Эта красивенькая девочка, видимо, и без курсов является профессором для Бутсена. Да. Как утки в поднебесье, так мы на голубом асфальте…
Наконец, старт! Как перед препятствием легкая рука всадника тянет за уздечку — гармония с конем остается ненарушенной, — так Роберт нажал на акселератор, и автомобиль скакнул вперед, рыча всей силой своих двенадцати цилиндров.
Ему удалось обойти Сенну, и он с удовольствием подумал о Филиппе, мастере команды «Идеал», который механической пилой сделал на покрышках надрезы такой частоты. Чем больше воды, тем больше бороздок. На третьем кругу Бергер ударился об ограждения. Слишком быстро взял поворот, а чем больше скорость, тем меньше автомобиль прижимает к асфальту. Бергер утратил сцепление с поверхностью, и машина стала неуправляемой. К счастью, ничего страшного не произошло. Ему, однако, пришлось менять колеса.
Смена шин обошлась Бергеру в семь секунд плюс двенадцать секунд на остановку при въезде в бокс и на разбег. В результате он далеко-далеко отстал от лидеров.
Полное спокойствие, незыблемая уверенность в себе, свободная, нескованная сосредоточенность, внушал себе Роберт.
Он действовал, как автомат. Вот природа шлет нам послабление: дождь омыл жилки лип и каштанов, в них запрятался день, и орошенные сады, налившиеся светом яровые ждут от человека чего-то большего, чем бессмысленных доказательств и бесплодного наслаждения смогом, дымом и проклятой техникой. Но это была молниеносная мысль на прямой. Когда идешь первым и все делаешь автоматически.
На пятьдесят третьем кругу Прост врезался в барьер из старых покрышек и повредил машину, но продолжал гонки. На шестьдесят девятом кругу у Стефана Юханссо-на лопнул тормозной диск, и Юханссон ушел с трассы.
…Едва-едва жужжали несущиеся вдали моторы. Секва-на перелез через ограду и поднял табличку с цифрами…
Погружаясь в оцепенение, Роберт увидел сахар — облизанный, старый, обтаявший, оплывший, тусклый кусковой сахар. «Что это? — встряхнувшись, подумал он. — Смысл жизни? Счастье? Или умирающая идея?»
Сильный удар сотряс машину. Секвана взлетел в воздух, перевернулся и вновь грохнулся на капот автомобиля. Новый удар, и Секвану вышвырнуло на край асфальта, брызнул мозг, и белая масса, смешавшись с кровью, дымилась на голубой трассе, и лил дождь и разжижал этот проклятый мерзкий ум, и Роберт, вертанув автомобиль, восстановил траекторию, и поворот «Беоз» был преодолен — Роберта обошли только Сенна и Бутсен. Свершилось.
* * *
— Вы были на волосок от смерти. Каковы ваши мысли? — спросил тележурналист. Жужжали камеры, вспыхивали фотоаппараты…
— Близость смерти обостряет роль смысла жизни, — сказал Роберт. — Мне кажется, я нашел смысл. Я нашел его где-то после семидесятого круга. У меня было много мыслей, и внезапно в подсознании все прояснилось. Моя история — это результат абсурдных общественных норм. А что такое нормы социальных групп? Это неписаные законы, этикет, обычаи, понятия того, что хорошо, что плохо, что есть честь, что бесчестье, что есть любовь, а что измена.
— Вы покидаете команду «Идеал»?
— Да, я перехожу в «Макларен». Я всего-навсего ковбой литовского происхождения, и не смог стать своим в 12** государстве Нобль. Когда я сделаюсь достаточно богат, я создам Орден, аналогичный Ордену, основанному Мари-Луизой, инспектором Комиссии доброты. Только задачи будут не те. Я попытаюсь сам себя переделать и стану бороться с абсурдом в других людях. Моя дочь умерла в публичном доме несовершеннолетних в Венеции, умерла от превышенной дозы наркотиков. Они там все насильно приучиваются к наркотикам и оттого не сбегают — где ж наркоман найдет лучшее место, чем такая «земляничная поляна»? Я постараюсь, чтобы, правосудие распутало это гнездо мафии. Направление моего будущего Ордена — дизайн норм социальных групп.
— Как вы это себе представляете? — спросил журналист.
— Не может панк понимать доброту и добро так же, как японский крестьянин, — говорил Роберт, — а священник так же, как считающий себя удальцом гонщик «Формулы-1». Издавая законы, мы собираемся, обсуждаем и дискутируем. Почему же этого не делаем, ища способы изменить абсурдные нормы и обычаи отдельных кланов? Почему не создаем и не финансируем организации, которые смогли бы предать гласности и высмеять глупые представления о доблести у донжуанов, буржуа, крестьян, игроков, алкоголиков и боролись бы с ними с помощью судов, тюрем и других во сто раз более совершенных учреждений? Нобльская Комиссия доброты не способна осуществить такую революцию в существовании человечества. А пока этого не будет, не будет и идеального государства.
