роль контекстуального обрамления сообщения для выработки ответа, который представляет собой соответствующую интерпретацию, обращается внимание на эмоциональный тон сообщения, на психофизическое состояние адресата (усталость, печаль и т. д.), понуждая включать в рубрику «обстоятельства» все то, что семиология неспособна рассмотреть теоретически. И ясно что опыт психолингвистики (а в будущем следовало бы говорить вообще о
психосемиотике) помотает разобраться с эстетической, эмотивной, фатической и т. д. функциями общения.
Все проблемы коннотаций – это сфера психолингвистики, и вовсе не потому, что коннотации могут быть сведены к психологическим событиям и не поддаются структурированию через оппозиции, но напротив, для того чтобы выявить эти коннотативные оппозиции требуется опыт психолингвистики, примером тому служат исследования Осгуда по семантике[400].
IV. 3. Все эмпирические исследования такого рода поставляют материал для выявления кодов, и в то же время они призваны проверить, в какой мере коды, устанавливающиеся при получении адресатом сообщения, соответствуют предполагаемым исходным кодам.
Но означает ли эта неизбежная опора на эмпирику, что построение кодов осуществляется путем индукции}
Итак, семиологический подход предусматривает, что опора на конкретный опыт не противоречит постулату теоретико-дедуктивной произвольности кодов.
V. Произвольность кодов и временный характер структурной модели
V. 1. В предыдущих главах мы проследили процесс саморазрушения притязающих на «объективность» структур и положили необходимым признать, что описываемые семиологией структуры представляют собой не что иное, как объясняющие модели. Эти модели являются теоретическими в том смысле, что, будучи наиболее удобными и «элегантными», они предваряют какую бы то ни было эмпирическую фиксацию и индуктивную реконструкцию, оказывающиеся неосуществимыми из-за изобилия материала и диахронии описываемых феноменов[401].
Как отмечал Эммон Бах[402], бэконовский метод регистрации данных опыта в «таблицах» уступает место кеплеровскому методу гипотез: например, мир мог бы быть таким, теперь посмотрим, насколько этот выдуманный образ соответствует конкретному опыту. Вслед за Поппером Бах полагает, что «самые лучшие гипотезы – те, что наименее вероятны», они рассчитаны надолго. В идеале эти гипотезы имеют аксиоматическую форму, именно этой форме близка лингвистика Хомского, но ведь не далеко от нее ушли и структурные гипотезы комбинаторики, управляющей развитием сюжета. В каком бы направлении ни развивались эти гипотезы их эпистемологическим идеалам всегда останется глоссематика копенгагенской школы: «Такие системы могут выстраиваться совершенно произвольно, как если бы это была игра, которая хорошо получается тогда, когда соблюдаются все установленные правила… Систему определяет выбор элементов, и этот выбор может быть произволен, поскольку указанные системы не обязательно имеют отношение к объектам реального мира». Но это значит, что, «с одной стороны, теория рассматривается как чисто дедуктивная система, не связанная обязательными отношениями с реальными объектами, а с другой стороны, она же является дедуктивной системой, которую можно использовать как инструмент описания, иначе говоря, она должна представлять действительно существующие лингвистические факты вкупе с их отношениями»[403].
Ничем не отличаются от описанной модели ядерной физики. Выстраивая как физические, так и семиологические модели, приходится принимать во внимание как синхронию структуры так и диахронию изучаемых явлений; но даже если выстраиваемые модели получают эмпирическое подтверждение, надо иметь достаточно мужества, чтобы осознавать их сугубо временный характер.
V. 2. И вот одна из наиболее неотложных и настоятельных проблем семиологии завтрашнего дня. Эти модели эффективны в той мере, в какой они позволяют структурно представить какие-либо явления в виде системы различий и оппозиций. Но мы уже убедились в том, что соблазн гипостазирования выделенных структур не дает различить за ним другие, новые структуры, и было бы небезынтересно наряду с выявленными структурами попытаться обнаружить правила их порождения, которые объясняли бы их становление. Примером строгой генеративной методологии является грамматика Хомского, однако вопрос в том, пе приводит ли методология Хомского к ликвидации структурного метода[404]. Во всяком случае, она отменяет «таксономическое» понятие совокупности элементов, определенной раз и на всегда со всеми своими комбинаторными возможностями. Порождающая грамматика подменяет структурную таксономию системой правил, способных порождать бесчисленное множество высказываний, она признает, что у них есть некая структура, однако она выявляет правила порождения, не прибегая к структурным методам.
Как уже сказано, генеративная грамматика дает возможность вести речь о поверхностных структурах (о различных известных кодах), но, переходя к глубинной структуре, она, на самом деле, говорит о чем-то таком, что уже не является структурой в структуралистском смысле слова (рассмотренном нами в д.1.2.3).
К этому вопросу можно подойти по-разному:
а) можно было бы сказать, что семиология предполагает диалектическое взаимодействие кодам сообщения, тогда как генеративная грамматика находит эту диалектику в отношениях между «компетенцией» (competence) и «употреблением» (performance); но это не значит, что код обязательно должен быть описан структурно. А это лишний раз доказывает, что по отношению к пресловутой универсальности кодов лучше быть осторожным;
б) можно было бы сказать, что открытая Хомским перспектива не исключает структуралистской интерпретации; например, порождающая фонология не знает такой единицы, как фонема, однако она признает фонологические оппозиции и рассматривает их, сейчас по крайней мере, как бинарные[405]; более того, та же структура kernel sentences, а также структуры, полученные путем трансформации последней, описываются у Хомского в терминах бинарных дизъюнкций; анализ некоторых поэтических текстов, проделанный с помощью генеративных матриц, в то же время не исключает применения структурных критериев и дистрибутивных методов[406];
в) и наконец, можно было бы утверждать, что методы, которыми трансформационная грамматика пытается скорректировать структурализм, неадекватны и что структурные методы пока что остаются более эффективными[407].
V. 3. На нынешнем этапе исследований трудно сделать окончательный выбор: разве не уклон в сторону эмпиризма думать, что семиологу следует применять наиболее эффективные методы там, где они дают наибольшие результаты, занимаясь в первую очередь упорядочиванием тех или иных феноменов и оставляя на потом отработку деталей и уточнение отношений, и все же эмпирическая осторожность требует, по-видимому, вспомнить о принципе дополнительности, уже получившем права гражданства в физике, и признать, что наиболее срочной задачей семиологии в настоящее время является разработка коммуникативных систем, соответствующих тем, которые у Хомского называются поверхностными структурами. Вопрос о правилах их порождения может быть рассмотрен позднее[408].
V. 4. С другой стороны, нет смысла скрывать, что такой выбор предполагает некую философскую позицию, а именно философию трансакционизма, которая ближе всего феноменологии восприятия, даже когда последняя становится в какой-то мере психологией восприятия во имя того, чтобы превратиться (случай Пиаже) в генетическую эпистемологию.
VI. Эпистемологический генезис структуры
VI. 1. Проблемам структурализма, предвосхищая множество возникших впоследствии вопросов, посвятил одну из самих блестящих статей в Signes Морис Мерло-Понти: конечно, при достаточно глубоком изучении социальных
