у Бога добровольною нуждою, слезами и самоуничижением… Да, это я, отрекшаяся от ребенка своей дочери и всех своих, чтобы такой жертвой заслужить прощение. Да и сегодня я еще не достойна ни вас, ни радости, на которую я пришла взглянуть, как посторонняя; я только благословлю дитя и уйду, куда глаза глядят, где никогда никто из вас меня больше не увидит…
С этими словами среди всеобщего молчания Констанция вынула из-под своей оборванной одежды маленький кусочек хлеба и показала его Ганне.
— Вот ломтик хлеба, которым наделила меня, не зная, кто я, моя внучка; вот он, мое сокровище!.. Половину ломтика я принесла в дар на алтарь Божьей Матери; другую половину ношу на сердце.
И, протянув руку, она благословила Ганну, которая подошла под ее благословение, не то встревоженная, не то смущенная, не то обрадованная. Ляссота под впечатлением всего случившегося потерял от изумления способность говорить. Тогда нищенка, как бы чувствуя, что она должна добровольно жертвовать собою до конца и удалиться, взяла посох, лежавший на полу, взглянула еще по разу на мужа и на внучку… и исчезла, раньше чем те спохватились ее догнать.
Со двора долетала еще ее нескладная, слезливая и смешливая песенка, странное порождение безумства и веселости; потом ворота отворились, она ушла и больше не вернулась в Ченстохов.
XXX
О том, как несчастье преследовало шведов, как сгинул Вейхард, и как последний швед отчалил за море
На другое утро, когда ченстоховские мещане под предводительством Яцка Бжуханьского, вместе с окрестными крестьянами, постучались в монастырские ворота, великая радость охватила все сердца. Народ толпами шел приветствовать Матерь Свою, по Которой тосковал так долго и им овладел восторг, когда врата святилища широко открылись. На глазах у всех блестели слезы, знакомые и незнакомые приветствовали друг друга, обнимались, поздравляли; а трусы с позором стали украдкой расползаться по домам, выбирая пустынные дороги.
Пан Замойский, опасаясь, как бы шведы не напали на монастырь врасплох, остался. Чарнецкий последовал его примеру — не отстал от него во рвении. И еще несколько человек остались погостить у ксендза-настоятеля.
Кордецкий, победитель, как служитель алтаря вернулся к смиренному монашескому долгу; хотя отбитая осада покрыла его вечной славой в глазах современников и позднейших поколений. Немедленно повсюду разослали радостную весть об отходе шведов: дали знать королю, провинциалу, монастырским попечителям, графу Челлари, каштеляну Варшицкому и другим благожелателям монастыря. А приор на восторженные возгласы и поздравления бесчисленных посетителей, скромно склоняя голову, отвечал одно:
— Не мы, не мы, а именем Его Святым!
Таков был конец знаменитой осады, осененной печатью чудесного. Был то едва ли не единственный в истории пример, когда люди, с одной стороны, восстали против сил небесных, с другой же, сила веры одолела во сто раз сильнейшего врага, противу которого боролась в сознании своей непобедимости. Пример, когда горсточка людей, стоящих под толпою, одерживает верх над нею, благодаря духовному превосходству. В ту же минуту вся страна, как бы пробудившись от сна и одуренья, устыдилась своего позора, взялась за оружие и разорвала путы, которые надела на себя по доброй воле.
В этот день все шведы отступили от Ясной-Горы; встревоженные, хотя не знали, что их гнало, пристыженные, но в глубине души уверенные, что победили сверхъестественные силы. Эти силы они называли чарами, ибо были слепы в делах веры.
Миллер уезжал взбешенный. Чем слабее он себя чувствовал, тем больше злился и готов был выместить на всей стране вину Ченстохова, осмелившегося оказать такое дерзкое сопротивление.
Какие тяжелые удары были нанесены шведам под Ченстоховой и как сильно отразилась на них эта осада, лучше всего доказывают поговорки, которыми шведы еще долго поддразнивали друг друга: "Чего расхвастался? Иди брать Ченстохов!" или: "Дай тебе Бог взять Ченстохов!" За Ченстоховым осталось также прозвание "могилы храбрых".
Главный инициатор и нравственный виновник осады, Ян-Вейхард граф Вжещевич, недолго еще наслаждался жизнью. Без малого год спустя (в октябре 1656 года) он был разбит под Калишем воеводою Грудзинским и, потеряв 800 человек из своего отряда, постыдно бежал в леса, где много дней скитался вдоль опушек. Наконец, выслеженный холопами, погиб бесславной смертью под палками, как пес.
Победоносная защита Ченстохова произвела во всей Польше, вдоль и поперек, громадное впечатление. Оказалось, что шведы побеждали только там, где не встречали сопротивления. Соблазн и дурной пример, поданные гордым вельможею, изменником Радзеиовским, были заглажены смиренным монахом, маленьким в глазах света человечком, ксендзом Августином Кордецким, крестьянского происхождения.
Но потерять легче, чем приобрести, испортить легче, чем поправить.
Еще целых четыре года свирепствовали шведы в крае, жгли, уничтожали, грабили, вывозили в Швецию несметные сокровища. Только в 1660 году Польша и Швеция заключили мир в Оливе под Гданском,[43] в силу которого шведы навсегда ушли из Польши.
Юзеф Игнаций Крашевский
Старое предание (Роман из жизни IX века)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Известный польский писатель Юзеф Игнаций Крашевский (1812—1887) вошёл в историю родной литературы как один из талантливейших предшественников блестящей плеяды польских критических реалистов второй половины XIX века — Элизы Ожешко, Генрика Сенкевича, Болеслава Пруса и Марии Конопницкой. В своих многочисленных повестях и романах он отразил противоречия и конфликты эпохи развития капиталистических отношений в недрах разлагающейся феодально-крепостнической системы.
В романах и повестях Крашевского центральное место занял новый герой — крестьянин, ремесленник, мещанин и интеллигент. Никто из современных ему польских прозаиков не содействовал в такой степени развитию у соотечественников интереса к польской книге и вытеснению из обихода низкопробных иностранных романов. Доступность романов Крашевского для самых разнообразных кругов читателей, редкая способность писателя быстро откликаться на самые жгучие вопросы современности, занимательная фабула, яркий, образный язык обеспечили его произведениям огромную популярность.
По своим общественно-политическим взглядам Крашевский примыкал к либерально настроенной шляхетской интеллигенции, отстаивавшей программу буржуазно-демократических преобразований в Польше. Он настойчиво боролся за раскрепощение крестьян, горячо сочувствовал идее национально-освободительного движения, поддерживая связь с известным польским революционером Шимоном Конарским и украинским поэтом Тарасом Шевченко. Патриот и гуманист, он искренне стремился помочь обездоленному народу и благодаря этому сумел подняться до правдивого, реалистического изображения действительности.
Крашевский был не только писателем, но одновременно и публицистом, филологом, историком, фольклористом и общественным деятелем. Он обладал феноменальной трудоспособностью и всесторонней эрудицией. Им создано более двухсот художественных произведений, кроме того написано множество публицистических работ, исторических трудов, посвящённых истории Литвы и прошлому славянских народов.
Литературную деятельность Крашевский начал в тридцатые годы во время пребывания в Виленском университете. В этот период он
