В этот день Иван Алексеевич, в прошлом машинист моховской вальцовки, уходил в близлежащее местечко, где стоял обоз первого разряда, и вернулся только перед вечером. Пробираясь к себе в землянку, он столкнулся с Захаром Королевым. Цепляясь шашкой за уступы мешков, набитых землей, бестолково махая руками, Захар почти бежал. Иван Алексеевич посторонился, уступая дорогу, но Захар схватил его за пуговицу гимнастерки, зашептал, ворочая нездорово-желтыми белками:
– Слыхал? Пехота справа уходит! Может, фронт бросают?
Застывшая недвижным потоком, словно выплавленная из черного чугуна, борода Захара была в чудовищном беспорядке, глаза глядели с голодной тоскливой жадностью.
– Как, то есть, бросают?
– Уходют, а как – я не знаю.
– Может, их сменяют? Пойдем к взводному, узнаем.
Захар повернулся и пошел к землянке взводного, скользя ногами по осклизлой, влажной земле.
Через час сотня, смененная пехотой, шла к местечку. Наутро разобрали у коноводов лошадей, форсированным маршем двинулись в тыл.
Мелкий накрапывал дождь. Понурые горбились березы. Дорога вклинилась в лес, и лошади, почуяв сырость и вянущий, острый и тоскливый запах прошлогодней листвы, зафыркали, пошли веселей. Розовыми бусами мокрела на кустах волчья ягода, омытые дождем, пенистые шапки девичьей кашки неотразимо сияли белизной. Ядрено-тяжеловесные капли отряхал ветер с деревьев на всадников. Шинели и фуражки чернели пятнышками, будто иссеченные дробью. Тающий дымок махорки плыл над взводными рядами.
– Захватили-и – и прут черт те куда.
– Аль не обрыдло в окопах?
– А в самом деле, куда нас гонют?
– Переформировка какая-нибудь.
– Что-то не похоже.
– Эх, станица, покурим – все горе забудем!
– Я свое горе в саквах вожу…
– Господин есаул, дозвольте песню заиграть?
– Дозволил, что ль?.. Заводи, Архип!
Кто-то в передних рядах, откашлявшись, завел:
Ехали казаченки да со службы домой,На плечах погоники, на грудях кресты.
Отсыревшие голоса вяло потянули песню и замолкли. Захар Королев, ехавший в одном ряду с Иваном Алексеевичем, приподнялся на стременах, закричал насмешливо:
– Эй вы, старцы слепые! Рази же так по-нашему играют? Вам под церквой с кружкой побираться, «Лазаря» играть. Песельники…
– А ну, заведи!
– Шея у него короткая, голосу негде помещаться.
– Нахвалился, а теперя хвост на сторону?
Королев зажал в кулаке черный слиток завшивевшей бороды, на минуту закрыл глаза и, отчаянно махнув поводьями, кинул первые слова:
Ой, да возвеселитесь, храбрые донцы-казаки…
Сотня, словно разбуженная его напевным вскриком, рявкнула:
Честь и славою своей! –
и понесла над мокрым лесом, над просекой-дорогой:
Ой, да покажите всем друзьям пример,Как мы из ружей бьем своих врагов!Бьем, не портим боевой порядок.Только слушаем один да приказ.И что нам прикажут отцы-командиры,Мы туда идем – рубим, колем, бьем!
Весь переход шли с песнями, радуясь, что вырвались из «волчьего кладбища». К вечеру погрузились в вагоны. Эшелон потянулся к Пскову. И только через три перегона узнали, что сотня, совместно с другими частями 3-го конного корпуса, направляется на Петроград для подавления начинающихся беспорядков. После этого разговоры приутихли. Долго баюкалась в красных вагонах дремотная тишина.
– Из огня да в полымю! – высказал долговязый Борщев общую для большинства мысль.
Иван Алексеевич – с февраля бессменный председатель сотенного комитета – на первой же остановке пошел к командиру сотни.
– Казаки волнуются, господин есаул.
Есаул долго глядел на глубокую яму на подбородке Ивана Алексеевича, сказал, улыбаясь:
– Я сам, милый мой, волнуюсь.
– Куда нас отправляют?
– В Петроград.
– Усмирять?
– А ты думал – способствовать беспорядкам?
– Мы ни того, ни другого не хотим.
– А нас, в аккурат, и не спрашивают.
– Казаки…
– Что «казаки»? – уже озлобленно перебил его командир сотни. – Я сам знаю, что казаки думают. Мне-то приятна эта миссия? Возьми вот, прочитай в сотне. На следующей станции я побеседую с казаками.
Командир подал свернутую телеграмму и, морщась, с видимым отвращением стал жевать покрытые крупками жира куски мясных консервов.
Иван Алексеевич вернулся в свой вагон. В руке, словно горящую головню, нес телеграмму.
– Созовите казаков из других вагонов.
Поезд уже тронулся, а в вагон все прыгали казаки. Набралось человек тридцать.
– Телеграмму командир получил. Зараз читал.
– Ну-кась, что там написано? Давай!
– Читай, не бреши!
– Замиренье?
– Цыцте!
В застойной тишине Иван Алексеевич вслух прочитал воззвание верховного главнокомандующего Корнилова. Потом листок с перевранными телеграфом словами пошел по потным рукам.
«Я, верховный главнокомандующий Корнилов, перед лицом всего народа объявляю, что долг солдата, самоотверженность гражданина свободной России и беззаветная любовь к родине заставила меня в эти тяжелые минуты бытия отечества не подчиниться приказанию Временного правительства и оставить за собой верховное командование армией и флотом. Поддерживаемый в этом решении всеми главнокомандующими фронтами, я заявляю всему русскому народу, что предпочитаю смерть устранению меня от должности верховного главнокомандующего. Истинный сын народа русского всегда погибает на своем посту и несет в жертву родине самое большое, что имеет, – свою жизнь.
В эти поистине ужасные минуты существования отечества, когда подступы к обеим столицам почти открыты для победоносного движения торжествующего врага, Временное правительство, забыв великий вопрос самого независимого существования страны, кидает в народ призрачный страх контрреволюции, которую оно само своим неуменьем к управлению, своей слабостью во власти, своей нерешительностью в действиях вызывает к скорейшему воплощению.
Не мне, кровному сыну своего народа, всю жизнь свою на глазах всех отдавшему на беззаветное служение ему, – не стоять на страже великих свобод великого будущего своего народа. Но ныне будущее это – в слабых, безвольных руках. Надменный враг посредством подкупа и предательства распоряжается у нас, как у себя дома, несет гибель не только свободе, но и существованию народа русского. Очнитесь, люди русские, и вглядитесь в бездонную пропасть, куда стремительно идет наша родина!
Избегая всяких потрясений, предупреждая какое-либо пролитие русской крови, междуусобной брани и забывая все обиды и оскорбления, я перед лицом всего народа обращаюсь к Временному правительству и говорю: приезжайте ко мне в Ставку, где свобода ваша и безопасность обеспечены моим честным словом, и совместно со мной выработайте и образуйте такой состав народной обороны, который, обеспечивая свободу, вел бы народ русский к великому будущему, достойному могучего свободного народа.
Генерал Корнилов.»
На следующей станции эшелон задержали. Ожидая отправки, казаки собрались возле вагонов, обсуждая телеграмму Корнилова и только что прочитанную командиром сотни телеграмму Керенского, объявлявшего Корнилова изменником и контрреволюционером. Казаки растерянно переговаривались.
Командир сотни и взводные офицеры были в замешательстве.
– Все перепуталось в голове, – жаловался Мартин Шамиль. – Чума их разберет, кто из них виноватый!
– Сами мордуются и войска мордуют.
– Начальство с жиру бесится.
– Каждый старшим хочет быть.
– Паны дерутся, у казаков чубы трясутся.
– Идет все коловертью… Беда!
Группа казаков подошла к Ивану Алексеевичу, потребовала:
– Иди к командиру, узнавай, что делать.
Толпой пошли к сотенному. Офицеры, собравшись в своем вагоне, о чем-то совещались. Иван Алексеевич вошел в вагон:
– Господин командир, казаки допытываются, что теперь делать.
– Я сейчас выйду.
Сотня ждала, собравшись у крайнего вагона. Командир смешался с толпой казаков; пробравшись на середину, поднял руку:
– Мы подчиняемся не Керенскому, а верховному главнокомандующему и своему непосредственному начальству. Правильно? Поэтому мы должны беспрекословно исполнять приказ своего начальства и ехать к. Петрограду. В крайнем случае мы можем, доехав до станции Дно, выяснить положение у командира Первой Донской дивизии, – там видно будеть. Я прошу казаков не волноваться. Такое уж время мы переживаем.
Сотенный еще долго говорил о воинском долге, родине, революции, успокаивал казаков, уклончиво отвечал на вопросы. Своей цели он достиг; к составу тем временем прицепили паровоз (казаки не знали, что два офицера их сотни добились ускоренной отправки, угрожая оружием начальнику станции), и казаки разошлись по вагонам.
Сутки тащился эшелон, приближаясь к станции Дно. Ночью его вновь задержали, пропуская эшелоны уссурийцев и Дагестанского полка. Казачий состав перевели на запасный путь. Мимо, в опаловой ночной темноте, поблескивая огнями, пробегали вагоны Дагестанского полка. Слышался удаляющийся гортанный говор, стоп зурны, чуждые мелодии песен.
