Как видим, в отличие от заговорщиков показания Бургасова и Серго Берии полностью сходятся, и это при том, что Бургасову не было никакой необходимости лгать.
Выносить решения в столь запутанном деле я не собираюсь и оставлю за читателем право делать выводы.
Была ли необходимость ликвидации Берии
Возникает еще один вопрос, насколько необходимо было ликвидировать Берию. Не лучше ли было арестовать и осудить его (здесь же отмечу, что если вопрос его пребывания и порождает споры, ни один из исследователей биографии Берии, кроме, конечно, официоза, не ставит под вопрос тот факт, что на суде Берии не было).
Был Берия виновен или нет — это не играло бы большого значения. Советские суды имели обширную практику вынесения пристрастных решений, тем более что не было бы человека, который оспорил бы данное решение. С приговором согласились бы и члены Президиума, даже если приговор был бы самым радикальным.
Вот тут и возникает вопрос — а согласились бы на это члены Президиума? Были ли они готовы к радикальным действиям? Если да, то кто конкретно?
Еще раз перечислим членов Президиума, от которых зависела судьба Берии — Маленков, Каганович, Хрущев, Первухин, Сабуров, Молотов и Микоян (после смерти Сталина они вновь были восстановлены в Президиуме).
Чтобы ответить на данный вопрос, возвратимся к воспоминаниям и записям членов Президиума.
Главной фигурой Президиума был Маленков, но его оставим на десерт и начнем с Молотова.
В беседах с Чуевым он выказал слишком уж большую забывчивость. Он рассказывает о разыгравшихся событиях так, будто сам даже не участвовал и прочитал о них в далеком детстве, прочитанное же не очень-то его и заинтересовало:
…перед этим была подготовлена работа. Все-таки Хрущев тут был очень активным и хорошим организатором. В его руках была инициатива, он был Секретарем. Как организатор, безусловно, хороший.
Он вызвал меня в ЦК, я пришел. «Насчет Берии хочу поговорить. Нельзя ему доверять».
Я говорю: «Яуж вполне поддерживаю, что его надо снять, исключить из состава Политбюро».
То есть Молотов был согласен, что Берию необходимо снять, исключить из Политбюро, но радикальными эти меры назвать трудно. Спохватившись, Молотов меняет позицию:
«Со мной накануне, дня за два перед заседанием говорил (Хрущев), и с Микояном раньше говорил… И уже перед самым заседанием мы уговорились, что его мало исключить из состава Политбюро, а надо арестовать».
Насколько можно доверять этому воспоминанию? Сперва договорились снять с постов и вдруг ни с того ни с сего прямо перед заседанием решили арестовать его. С какого, интересно, перепугу? Что произошло, как так неожиданно изменилась картина, что Молотов убедился в особой опасности Берии и решил согласиться на его арест? Каков был мотив изменения решения? Спросим у того же Молотова:
«Хрущев как секретарь тогда выполнял обязанности Первого секретаря, но еще не был Первым секретарем, он был организатором всего этого дела. Почему? Он сидел в ЦК. И ему прислали информацию, видимо, такого рода, что что-то Берия готовит».
В первую очередь нетрудно заметить полную апатию бывшего министра иностранных дел к данному вопросу. Этот вопрос ему неинтересен. Но почему? Это же не обычное ординарное явление? Правда, в глазах Молотова Берия пересолил с реформами, но арестовывать за это, тем более незаконно, было чересчур. Или что значат слова: «Хрущеву, видимо, прислали информацию, что что-то Берия готовит»? Молотов даже не заинтересовался и не спросил у Хрущева, что же значит это — «что-то».
Вот как он объясняет это «что-то»: «А у него были воинские части. Помимо аппарата… Дивизия была МВД».
Интерес вызывает позиция Чуева, который выступает не как писатель, а как очевидец. За Молотова, который, как видно, и двух слов связать не может, выводы делает сам Чуев: «Готовил переворот, короче говоря. Можно так сказать?»
Опять ответ Молотова, поражающий лаконизмом: «Да, да…» и делает крутой переход совсем на другую тему, касающуюся уже самого заседания. Это «да, да» и есть весь ответ, связанный с переворотом, готовившимся Берией. Но не менее интересна и молотовская версия заседания, на котором был арестован Берия, следующая за этим полным тайны «да, да».
«На Политбюро его забирали. Я вам рассказывал некоторые подробности.
Прения были. Маленков председательствовал. Кто первым взял слово, я уже не помню. Я тоже в числе первых выступал, может, я даже первый, а, может, и второй. Заседание началось обычное, все были друзьями, но так как предварительно сговорились, что на этом заседании будет арест Берии, то формально так начали все по порядку, а потом, значит, перешли…
Были и другие вопросы, какие я сейчас точно не могу вспомнить. Может быть, с этого началось, начали с этого вопроса вне очереди, а вероятно, кто-то поставил вопрос: просто надо обсудить Берию, и тогда, значит, в числе первых я выступал: «Я считаю, что Берия перерожденец, что это человек, которого нельзя брать всерьез, он не коммунист, может быть, он был коммунистом, но он перерожденец, этот человек, чуждый партии». Вот основная моя мысль. Я не знал так хорошо прошлого Берии, разговоры, конечно, слышал разные, но считал, что он все-таки коммунистом был каким-то рядовым и, наконец, наверху где-то попал в другую сторону дела…
Берия говорил, защищался, прения же были. Выступал. «Конечно, у меня были ошибки, но прошу, чтобы не исключали из партии».
Не воспоминания, а сплошная амнезия: здесь помню, здесь не помню. Молотов вовсе не горит желанием вспомнить столь ответственный момент своей жизни именно потому, что все происходило по-иному.
Похожи ли воспоминания Молотова на слова бывшего министра иностранных дел? Когда дело рассматривает суд и адвокат старается уйти от того или иного неудобного вопроса, он дает своему подопечному или же свидетелю совет ссылаться на частичную потерю памяти в связи с возрастом или большой продолжительностью времени, прошедшего после случившегося. Но это не так просто, как кажется на первый взгляд, это целое искусство. Маленькая ошибка выдает искусственный характер амнезии, и надуманные показания будут использованы против их же автора.
Именно такая амнезия произошла у Молотова. Он старается увильнуть от неудобных вопросов, но, как видно, и это у него получается очень плохо, его же «не помню» звучит хуже, чем ложь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
