И пусть это назовут случайностью, мистикой или необъяснимым ее духовным воздействием, но факты остаются фактами, они приносили облегчение, и мне не важно, кто и как их объясняет. Вот лишь один из них.
Сижу я той осенью 87-го в новой квартире и сокрушаюсь: уже десять вечера, а я сегодня не успела сменить увядшие цветы на свежие перед ее большим портретом. Вдруг по телефону звонок. Звонит сторож с автостоянки: «С вашей машины ветром сдуло чехол. Надо бы накрыть». Я тут же выхожу из дома и еду на автобусе две остановки до магазина «Электроника». Обратно иду пешком. Темно. Ленинский проспект безлюден в тот час. Раздумываю: «Не податься ли сейчас к метро «Юго-Западная» за цветами?» Живые цветы — символ нашей жизни с мамой или ее бессмертия. Нет, поздно. И вдруг из-за угла какого-то дома на пустынный ночной тротуар выходит молодая пара. Юноша с огромным букетом палевых гвоздик отделяется от девушки, направляется прямо ко мне и спрашивает: «Вам нужны цветы?» Я обалдеваю. «Да, очень». — «Вот, возьмите»…
Причина тут не имеет значения, — поссорились ли молодые, или нет, — важно следствие. Я была счастлива и поставила прекрасные махровые гвоздики — от нее — не только ей, но и во все другие вазы.
Так случалось не раз, так продолжается.
Поначалу я раза три побывала в церкви. Однажды была в Сокольниках у иконы Иверской Богоматери, которую мама много лет назад навестила с просьбой поберечь меня и скорее вернуть из Аргентины. Дважды ходила в храм Михаила Архангела к иконе Николая Чудотворца, в которого мама верила с детства. Но душевной боли эти визиты не уняли, не успокоили, произошло даже нечто обратное. Сначала какой-то пьянчуга накинулся на меня ни с того ни с сего; во второй раз какая-то злобная баба вырвала у меня из рук свечку, прохрипев, что нельзя ставить одну свечу и за здравие, и за упокой. А я не могла поставить свечку «за упокой». В последний раз другая баба свирепо зашипела на меня за то, что у меня головной платок съехал на затылок.
Я поняла, что в церковь мне ходить не надо: у нас всегда был свой Бог в душе, и лучше беседовать с мамой дома. Она так хочет и она — мой ангел-хранитель. Я это чувствую и тем сильна.
В новом жилище мебель захотелось разместить точно так, как она стояла в старой квартире, лишь черный «Бехштейн» поселился в маминой комнате. Только теперь я ощутила, как дорога мне наша старая квартирка, и поняла, почему маме так не хотелось из нее уезжать. Отныне я обхожу наши Сыромятники за километр, чтобы не видеть наш кирпичный дом.
К концу 87-го года вышла «наша» первая посмертная книга: мемуары известного мексиканского художника Сикейроса, которые я переводила по предложению Политиздата после не совсем удачного перевода, сделанного журналистом Ткаченко и сотрудником аппарата ЦК Козловым. Это первая книга, которую я уже не смогла вручить маме. Огромная книга, словно нарочно вышедшая в твердой обложке сиреневого цвета, — цвета материи, которой был обтянут гроб. Но это явно совпадение.
Весной 88-го года референт Иностранной комиссии Союза писателей, Людмила Петровна Синянская, предложила мне поехать с писателем Виктором Петровичем Астафьевым на книжную ярмарку в Колумбию, на родину Гарсии Маркеса.
Я согласилась. Сыграла роль инерция моих давних устремлений. Да и спутник выдался интересный.
Перелет был долгим. Через Мехико на Лиму, а оттуда к Боготе, столице Колумбии. Летели над землями древних индейских народностей, которые представляют лицо и Мексики, и Андских стран.
Небоскребный центр Лимы, столицы Перу, не произвел на меня впечатления. Намного привлекательнее показался пестрый индейский базар с массой сотканных из козьей шерсти картинковров. Астафьев купил огромную шерстяную картину: черный всадник на фоне красного заката во весь горизонт. Я довольствовалась небольшим городским пейзажем, где белый дом с тремя окнами на втором этаже и аркой на первом почти в точности повторял вид моей новой квартиры с улицы. Это я заметила уже по возвращении — и порадовалась.
Кстати сказать, потом я долго удивлялась: откуда у меня в комнатах моль неистребимая? Оказалось, что перуанское домотканое изделие было с изнанки густо засеяно личинками заморской родни нашей мошки. Надо думать, что в Сибири у Астафьева тропическая гнусь не прижилась.
С набережной Лимы я спустилась к океану и окунула руки в воду. Забавно было сознавать, что это не Атлантика, а Тихий океан, и за ним не Европа, а Китай и наш Дальний Восток.
Из Лимы к Боготе летели на «боинге» через Анды, поверх северной оконечности гигантской Кордильеры, горной цепи, протянувшейся по всей Южной Америке с юга на север. Здесь на вершинах гор уже не было снежных шапок, как в Аргентине и Чили, — внизу проплывали округлые холмы, сплошь покрытые хвойными лесами.
Столица Колумбии Богота расположена в одной из горных долин на высоте примерно трех тысяч метров над уровнем моря. Нас предостерегали, что будет трудновато дышать, но я не ощутила никакого дискомфорта. Дышалось даже легче, чем в Москве.
Богота такой же разграфленный на продольные и поперечные улицы город, как Буэнос-Айрес или Мехико, но эта огромная с квадратами-кварталами сеть наброшена не на равнину, а на холмистую местность и своими краями задевает окрестные горы. Идешь по высотным улицам и чувствуешь себя почти альпинистом или, напротив, человеком, оказавшимся на дне огромного озера, если поднять глаза к окаймляющим столицу холмистым горам.
Колумбия мне показалась даже более индейской страной, чем Мексика, если судить по обилию нищих индейцев, ночевавших прямо на городских газонах. Когда мы ехали на машине к высокогорному озеру, индейские босоногие мальчишки то и дело выскакивали на дорогу, предлагая круглые лепехи домашнего сыра. Возле придорожных хижин хлопотали индейские женщины в национальных одеждах. Однако когда мы подъехали к озеру, где ловится форель, местная экзотика мгновенно испарилась. На высоких холмах вокруг голубого озера — типично русский сосняк, а у подножья — зеленые заливные луга, где мирно, совсем по-русски, паслись гнедые лошади.
Меня это зрелище поразило, наверное, не меньше, чем некогда корзины со свеклой и морковью на рынке в Буэнос-Айресе. Как, в сущности, едина земля. А тут еще были и грибы. Самые настоящие маслята.
Посольские жены и я пошли прогуляться в ближайший сосновый борок и наткнулись на грибные поляны. Ни шагу шагнуть — всюду, нет, не маслята, а маслянты, грибы для Гулливера, с тарелку величиной, но блестящие, крепкие, духовитые. Посольские жены, обезумев от радости, набивали грибами сумки, платки, кофты, все, что можно было наполнить. Как-никак — экономия валюты, бесплатный обед на неделю. Хотя в магазинах Боготы чего только не было: бифштексы, ромштексы, антрекоты, свиные отбивные в аккуратных коробочках и пакетах. В Москве такого не знали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
