«Получил от него заказа на триста долларов, но для этого мне пришлось потратить десятку на выпивку и билеты в театр; да, я еду в Гальвестон; доктор прописал тишину и полный покой; настоящая маргаритка — первый сорт, блондинка черноглазая, с превосходными формами; проиграл двадцать долларов на „тройку“; дал сегодня телеграмму домой, пусть вышлют еще денег; не видел Сэма лет пятнадцать, хочу остаться там до Рождества; не отдадите ли мне вашу газетку, если вы ее уже прочитали; интересно, придет ли поезд по расписанию, — нет, сэр; „Норт американ ревью“ нет, но есть „Пак“ и „Джадж“; пришел я домой однажды вечером раньше обычного, вижу, а она сидит на крыльце с… дайте огоньку, прошу вас; Хаустон — это город в Техасе, черт бы его побрал; сколько раз говорил Марии: не клади ты эти слойки с кремом в карман; нет, это наделала не кошка; вот здесь ясно виден след от ногтя — видите ли, я сунул по ошибке письмо в другой конверт… и так далее: бу-бу-бу-бу-бу…»
Прибывает поезд. Служащий открывает северный вход. Тут же начинается борьба за чемоданы, саквояжи, корзины, пальто — сумасшедшая суматоха, суета, толкотня, в проходе у двери начинается невероятная давка, ведь все пассажиры знают, что поезд будет стоять на пути только двадцать минут после прибытия.
Гремит колокол; единственное око приближающегося паровоза горит, — как бы это сказать, чтобы не разочаровать доброго читателя, — словно чей-то злобный глаз. Ученик реалистической школы мистера Хоувеллса мог бы так описать прибытие поезда: «Лязг-лязг-чукати-чукати, дзинь-чукети-чукети-дзинь, дзинь, пых-пых-у-у-у-у! Стук-стук-стук, пшш-пшш-пшш. Все, приехали! Хаустон!»
Носильщики, издавая яростные вопли, бросаются на чемоданы и стаскивают их лихорадочно на землю. Какой-то эмигрант-швейцарец, стоя неподалеку, всплескивает руками. «Oh, ooh! — восклицает он. — Все как на моей родине, когда я слышу в горах Невшателя горный обвал!»
Пассажиры начинают выходить из вагонов, толкаются, стараясь опередить один другого, спускаются по ступенькам, а с последней отчаянно бросаются в неизвестность. Когда они приземляются на твердую почву, то большинство из них превращается в идиотов, которые сломя голову устремляются в том направлении, которое первым открылось их взору. Пара тормозных кондукторов выгоняют нескольких из-под вагона и указывают им верное направление.
Проводник возвышается над толпой в ее центре словно башня в голубом пальто и отвечает на многочисленные вопросы с таким равнодушным спокойствием, которое свело бы с ума от зависти клерка в отеле. Вот лишь несколько из тех, которые лавиной обрушиваются на него:
Ах, проводник, я оставила свою перчатку в вагоне. Как долго стоит здесь поезд? Не знаете ли вы, где живет миссис Томпнинс? Святые небеса, я забыла в вагоне своего маленького ребенка! Где можно найти приличный ресторан? Послушайте, проводник, не присмотрите ли за моим чемоданом, я сбегаю выпью чашку кофе? Посмотрите, правильно ли сидит у меня на голове шляпка. Ах, вы не видели моего мужа? Он — мужчина высокого роста и у него пуговицы на пиджаке в виде запонок. Проводник, не разменяете ли доллар? Где находится лучший отель в этом городе? Как проехать до города? Боже, куда же подевалась мамочка? Ах, помогите найти моего дорогого Фидо, у него голубая ленточка на шее и так далее, в том же духе, до тошноты, как можно было бы выразиться. Старых путешественников узнаешь с первого взгляда. У них в руках зонтики, книжки привязаны к саквояжу, они всегда без проволочек бегут точно по прямой линии, как летит пчела, к открытым дверям вокзала и ухитряются при этом не создавать никакой паники.
Хихикающие школьницы, возвращающиеся домой на каникулы, старая леди в очках, которая тычет вам в ребра своим зонтиком, смущенная семья из провинции в обновках из магазина, толстая дама с лилией «калла» в горшочке, робкого вида мужчина, идущий за ней следом, с выступающей нижней челюстью, несущий на себе двух малышей, птичью клетку и гитару, тяжело дышащий толстяк, который искал красный вагон-ресторан, но его давным-давно перекрасили — все эти люди сбились в постоянно вопрошающую, прокладывающую себе локтями дорогу толпу, превратились в истинно вавилонское столпотворение, с этими чемоданами, мешками, сумками, саквояжами, орущими младенцами и диким шумом.
* * *
Молодая леди тоже там, она встречает свою школьную подругу. Ее чичероне стоит справа от нее, зажав в зубах ручку трости, нервно ощупывая карман в жилетке, если там деньги на проезд. Девушки хватают друг дружку в охапку, тискают, словно борцы, награждают смачными поцелуями из оперы «буфф» и выкрикивают что-то вроде: «Ах, сладость ты моя, как я рада, что ты приехала; болит зуб? — Нет, что ты, это я сосу карамельку; ах, какая милая у тебя шляпка, тоже хочу такую; ах, я просто умирала от желания увидеть тебя; колечко — это подарок брата; нет, не рассказывай мне историй; Чарли, Том, Гарри и Боб, да еще забыла Тома; а это Китти, настоящий котик; будем болтать весь вечер, как только приедем домой».
— Ну-ка прочь с дороги, леди и джентльмены! — Грузовик, набитый доверху чемоданами, грохоча, проезжает мимо. Полицейский вытаскивает какую-то старушку из-под колес, а она, словно обезумев, набрасывается на паровоз. Ее еще раз спасает пожарный, которого она оскорбляет, обозвав карманником и угнетателем беззащитных.
Какой-то мужчина с кислой физиономией и большим чемоданом в руке выходит из толпы, его хватает какой-то человек с красным носом, в шелковом цилиндре.
— Ну, ты достал, старик? — спрашивает человек с красным носом.
— Пойди спроси об этом у своей бабушки, — грубо отвечает мужчина с кислой физиономией.
— Этот малый Рид — самый большой обманщик во всей Америке. Парень из Мейна разоблачил его. С этого дня я завзятый популист. Не найдется на стаканчик пунша, Джимми?
Паровоз стоит на месте и нудно пыхтит. Толпа постепенно рассеивается, от нее откалываются небольшие группы; по два, три и больше человек, которые просачиваются через входные двери в зал ожидания. Повсюду спешат служащие станции, пробираясь через толпу пассажиров.
Тормозной кондуктор спрыгивает со своего вагона и подбегает к скромной женской фигуре, маячащей в тени вокзала.
— Ну, как там мальчик? — резко вопрошает он, неровно дыша.
— Плох, — говорит женщина трескучим голосом. — Жар не спадает — сто четыре по Фаренгейту весь день. Все время зовет тебя, Джим. Сегодня ночью снова работа?
— Таков приказ, — отвечает Джим и вдруг добавляет: — Нет, будь я проклят, если пойду. Пусть эта компания идет ко всем чертям. Говоришь, все время зовет меня? Пошли, Лиз.
Он берет даму под руку, и они быстро исчезают, растворяясь в темноте.
Какой-то потрепанный человек с гулким, уставшим голосом пристает к рослому незнакомцу в длинном пальто:
— Сэр, нет ли у вас дайма, чтобы купить что-нибудь поесть, разве не видите — человек умирает с голоду?
Рослый, крупный мужчина останавливается и довольно вежливо говорит:
— Конечно, есть, и не один, гораздо больше. У меня припасен доллар на ужин, и я собираюсь поужинать в «Хатчинс-хауз». Всего хорошего!
С другой стороны вокзала извозчики со своими экипажами толпятся возле границы посадки, и в стылом воздухе слышны их зазывные крики. Какой-то полный человек, который не любит, когда к нему пристают во время путешествия, подходит к экипажу, бросает в него свой чемодан.
— Отвезите меня в отель «Лоулор», — говорит он приказным тоном.
— Но, простите, сэр, — отвечает извозчик, — «Лоулор»…
— Мне не требуется никаких комментариев, — строго говорит толстяк. — Не хотите заработать, так и скажите.
— Я хотел вам только сказать, что…
— Я знаю, куда мне нужно, а если вы считаете, что вам это лучше известно…
— Ладно, садитесь, — уступает извозчик. — Я отвезу вас…
Толстяк влезает в экипаж, извозчик взбирается на козлы и, хлестнув лошадей, переезжает через улицу, всего каких-то двадцать пять ярдов, открывает дверцу и говорит.
— Приехали. Отель «Лоулор», с вас пятьдесят центов, сэр, будьте любезны!
Вместо пятидесяти центов он получает доллар, но обещает ничего никому об этом не говорить.
Экипажи, омнибусы грохочат, отъезжая со своим грузом; другие пассажиры начинают борьбу между собой за право первыми поспеть к следующему поезду, а когда он прибудет на большой Центральный вокзал, вновь повторится эта комедия-фарс с новыми актерами, новыми специальностями и новым смыслом, угадываемым между строк.
Канун Рождества{67}
(Перевод Л. Каневского)
Некоторые сценки и звуки, увиденные и подслушанные на хаустонских улицах и еще кое-где
Хаустон — это типичный южный город, хотя он деловой, растущий город, который без особого напряжения занимает свое место среди полудюжины южных городов метрополии, он по-прежнему сохраняет все стародавние южные обычаи, привычки и традиции. Здесь не найдешь присущей северным городам всепоглощающей спешки, перехватывающей дух суеты, беспокойной, постоянной гонки за наживой. Хаустонцы — народ состоятельный, процветающий, они все воспринимают с легкостью, полагая, что можно сорвать несколько роз удовольствий на дороге жизни, но тем не менее не отставать от прогресса. Ни в одном городе на юге Рождество не встречают с такой радостью, с такими приятными социальными достижениями, с таким широким обменом дружескими дарами и вообще с таким всепоглощающим весельем, как в Хаустоне. Громадные толпы людей, заполнившие тротуары наших улиц и магазины за последнюю неделю, — наглядное тому свидетельство.
