означало, что сорокапятчикам надо было основательно врыться в землю. Прежде всего они расчистили в снегу круглую площадку, закатили на нее орудие, поднесли снаряды. Днем видно будет, удачна ли позиция, а сейчас достаточно и этого. Потом, работая ломом, кирками и лопатами, они принялись сооружать для себя укрытие. Сафин привез из деревни доски и солому — к утру был готов легкий блиндаж. На первый раз сойдет и такой, потом они сделают получше. Вход завесили плащ-палаткой, в печурке весело забегал огонек: временный дымоход пробили в мерзлой земле.
Днем потеплело, с потолка закапало, и расчет снова работал. Пехота окапывалась, немцы тоже укрепляли свой передний край — работа давала обеим сторонам временную передышку. Лишь изредка на позициях батальона разрывались мины.
Крылов почувствовал озноб. Это показалось ему странным: фронтовики простужались редко, хотя по нормам мирного времени должны были бы то и дело болеть.
Озноб не прошел и к вечеру, когда Крылова послали за ужином. В тепле деревенской избы его разморило, он забрался на печь и забылся. Потом Сударев встряхивал его, а он чувствовал жар во всем теле и тупую боль в голове.
Позвали санинструктора — тот сунул Крылову градусник.
— Тридцать девять с лишним. Тиф, наверное. На всякий случай надо изолировать.
* * *
Крылов помнил, как его везли на санях вместе с двумя другими красноармейцами, один из которых глухо стонал и беспокойно ворочался с бока на бок. Лошадь куда-то шагала в темноте, и Крылову казалось, что он вплывает в бескрайний удушливый лес. Ехали долго, и все время мокро шуршал снег. Потом появились какие-то строения, лошадь стала, над Крыловым повис колеблющийся свет фонаря.
— Еще трое!
Из темноты выступили люди, подхватили беспокойного соседа, куда-то понесли. Крылов пошел следом. Ему хотелось поскорее найти какое-нибудь сухое теплое место, лечь, и чтобы его оставили в покое.
Он ступал, не разбирая дороги, стараясь не отставать от желтого пятна фонаря. Наконец, санитары опустили больного на пол. Крылов разглядел солому, нащупал свободное место, лег, и удушливый покой вытеснил у него ощущение времени и пространства.
3
ЛЮДИ КАК ДЕРЕВЬЯ — РАЗНЫЕ
В коридоре института Левку Грошова остановил заведующий кафедрой.
— Как дела, молодой человек?
— Спасибо, Глеб Семенович, хорошо.
— Слежу за вашими успехами, доволен. Вам — девятнадцать? Пора входить в науку, пора! Годы, знаете, идут, все лучшие годы. Предлагаю вам тему статьи: «Исторический аспект родительного падежа». Согласны? Приходите ко мне завтра, подумаем, с чего начать. Да, о чем-то хотел у вас узнать. А-а. Вы как-то заметили, что Леонтий Леонтьевич Набойко — ваш дядя? Вы… видитесь с ним?
Подоплека профессорской заботы о Левке Грошове раскрылась: заведующего кафедрой интересовал дядя. Ну что ж, нет ничего надежнее, чем взаимная заинтересованность.
— Спасибо за предложение о статье, Глеб Семенович.
— Мне всегда приятно видеть способного молодого человека, ученика и… будущего коллегу. Кстати, а не мог бы я встретиться с Леонтием Леонтьевичем? Был бы вам чрезвычайно признателен.
Левка слышал о неблагополучном состоянии здоровья у заведующего кафедрой, о неизбежности сложной и рискованной операции, на которую тот никак не решался. Левка быстро оценил ситуацию. Связаться с дядей едва ли возможно, но игра стоила свеч. Тетя поможет! Речь о будущем ее племянника, а тут ей ничего не надо разъяснять.
— Человек он занятой. — осторожно проговорил Левка, — но я попытаюсь сделать, что могу. Надеюсь, мне тоже удастся помочь вам…
Он почувствовал удачу. Придется немного похлопотать ради старика, зато на самого Левку будут трудиться трое: тетя вызовет Леонтия Леонтьевича в Москву, тот прооперирует Глеба Семеновича, а уж Глеб Семенович поведет Льва Яковлевича Грошова в науку.
Превосходно, лучше и не придумать!
* * *
В Старой Буде было многолюдно: сюда наезжали штабы партизанских отрядов. Фронт стоял недалеко от партизанской столицы, надо было решать, что делать. О прямых столкновениях с регулярными гитлеровскими войсками не могло быть и речи.
Дни наступили тревожные, усилилась активность полицейских.
Возвращению сводного отряда капитана Фоменко радовалась вся Старая Буда: люди с ликованием слушали рассказы партизан о встрече с Красной Армией. Но радость омрачали потери: почти треть отряда не вернулась назад.
Ольга пришла к Фоменко узнать о Крылове.
— Он… убит?
— Не знаю. — признался Фоменко. — Я не видел его убитого, и куда он делся, сам хотел бы знать…
— А кто же сказал, что он… убит?
— Пойми, мы очень торопились, у нас совсем не было времени.
— А если он… ранен?
— Все возможно: ранен или… жив. Скорее — жив, даже уверен в этом. Ну, а откуда слухи, поинтересуйся у… Силакова.
— У Силакова? Вот оно что…
Она разыскала Силакова, потребовала:
— Ну, говори.
— Чего… говорить?
— Где ты видел убитого…
— Там, на поле… перед деревней.
— Врешь. Там его не было. Борзов обошел там всех. Ну!..
— Видишь ли, я… мне сказали, что.
— Эх, ты. — с презрением отвернулась Ольга.
— Оля! — встрепенулся Силаков. — Я не думал. Я без тебя не.
— Прочь от меня, гад! — крикнула Ольга, и Силаков сжался перед взглядом ее огромных глаз.
Ольга пошла по улице — гневная, гордая, красивая. Теперь она не сомневалась: Крылов жив. Это принесло ей облегчение, но не ослабило ее гнев. Она никому не могла простить, что Крылова бросили неведомо где. Там что-то случилось, что-то помешало ему вернуться назад.
Она увидела Борзова, поняла, что шла именно к нему. Она доверяла ему больше всех, хотя и он был виноват, что Крылов не вернулся в Старую Буду.
— Леша, расскажи еще раз, как было.
Борзов опять рассказывал, как он искал Крылова среди убитых и раненых, но не нашел, и как едва не отстал от поспешно возвращавшегося назад отряда.
— И Феди Бурлака там не было. Да жив он! Пойдем, пообедаешь с нами, чего зря горевать…
— Не хочу.
Он пошла дальше. «Конечно жив!» — улыбнулась и снова обратила внимание на шумное оживление в Старой Буде, на талый снег, на воробьев, весело копошившихся в навозе. Солнце пригревало, с соломенных крыш звонко падала капель.
В Старую Буду пришла весна.
* * *
Седой третий месяц жил дома. В первые недели он почти не выходил из своей комнаты. Он наверняка замкнулся бы в себе, если бы оставался один. Но его редко оставляли одного. Приходили родственники — Седые были люди дружные и энергичные. В письмах с фронта отец напоминал ему, чтобы не падал духом. Братишка Славка делал у него в комнате уроки, сестренка тоже охотно оставалась с ним, а часто здесь собиралась вся семья.
