марта, товарищ комбат.
Седьмое марта. Миновал год, в течение которого Крылов прожил много-много жизней. Так много, что, казалось, уже ничто больше не могло удивить его. Да и возможно ли еще что-либо неизведанное?
— Пошли! — Пылаев, новый товарищ Крылова, вводил его в новую среду. А что это делал бывший десантник, укрепляло ниточку, неожиданно обретенную Крыловым в орловском хуторе.
* * *
Крылов прощался со своим партизанским прошлым. Быть может, по натуре своей он больше всего подходил к этой нелегкой, полной контрастов — и будничной, и лихой, даже бесшабашной — партизанской вольнице. Теперь, став бойцом стрелкового полка, он возвратился в то главное русло, с которого началась его военная судьба.
— Ну, партизан, переодевайся, — сказал старшина.
Это был и радостный и грустный час. У Крылова восстанавливались прерванные семь месяцев тому назад связи: теперь он напишет домой, узнает о Саше, получит письма. У него опять есть документ, удостоверяющий его как бойца Красной Армии. Но вместе с партизанским прошлым от него уходил целый мир, а Крылову хотелось бы унести с собой все, что было дорого ему, ничего не растеряв — ни чувств, ни воспоминаний, ни вещей. За ними была жизнь, согретая взглядом, дыханием и нежными руками Ольги.
Сапоги у него еще крепкие — они напоминали об Антипине, оставшемся в Старой Буде. Сапоги Крылов оставит себе — тут никто не возразит ему. Иное дело — одежда, с ней придется расстаться. Прости, Ольга, что случилось так. Да и что в конце концов шапка? Оба-то они остались…
— Носи, малыш! — Крылов снял с паренька его старенькую ушанку и надел ему на голову свою меховую шапку.
— А мамке что сказать?
— Скажи: от партизана, от Женьки-пулеметчика.
Кончился партизан Женька-пулеметчик — появился красноармеец Крылов. Но разве он мог в тот момент предполагать, что Женька-пулеметчик не кончился, а только отделился от него и пошел в завтрашний день своим путем, и что эта шапка, случайно подаренная деревенскому мальчику, через много лет напомнит людям о партизане Женьке-пулеметчике…
Пиджак у него давно был не нов, но с ним тоже связано немало воспоминаний. К нему прикасалась Ольга, она штопала места, разорванные пулями. Вот следы ее рук. Сохранить бы все, сберечь на память. «Прости, Ольга, что и здесь расстаюсь с тобой…»
Он положил пиджак на лавку — пусть останется в деревенской избе. Хуторская женщина подарила его ему — Крылов возвращает его ей со следами пуль.
Свитер он пока оставит у себя, брюки, конечно, придется заменить, ничего не поделаешь. Ну, а шарф он не отдаст. Шарф — это совсем другое.
В ватных брюках, в гимнастерке, надетой поверх свитера, в телогрейке и армейской шинели Крылов уже ничем не отличался от других красноармейцев, и теперь никто не узнал бы в нем партизана Женьку-пулеметчика.
— А ничего солдат, все при всем, — одобрил старшина. — Только кудри придется снять, нечего лишних вшей разводить. Ну, иди, Крылов.
— Есть.
Крылов пришел к новым товарищам, был как раз обед.
— Садись, партизан! — Костромин пододвинул котелок с супом. Из такого же вот котелка, но не настолько закопченного, Крылов ел в Раменке.
— Сафин, автомат Любарева у тебя? — спросил старший сержант.
Круглоголовый, коренастый, небольшого роста ездовой Сафин пил чай из алюминиевой кружки, дул, вспучивая щеки.
— У меня бери, — сказал он Крылову.
— А пулемет старшине сдай, нам ни к чему.
— Зачем старшине? Я берегу! — возразил Сафин.
— Лошадям, что ли? — засмеялся Пылаев.
— Фриц пугать! — круглое лицо Сафина улыбалось щелочками глаз, ямками на щеках.
Костромин взглянул на часы, потом в окно.
— Поторапливайтесь. Батальон пошел.
От этих слов на Крылова повеяло чем-то уютным и близким. Он вышел на крыльцо: мимо нестройно шагали красноармейцы. Эта колонна была совсем не похожа на Женькин десантный батальон, но и у нее была особая поступь: шли обстрелянные люди. Они спокойно переговаривались между собой, посмеивались, некоторые курили на ходу. Тут же, среди бойцов, шагала санитарка. Крылову и в голову не могло прийти, что это Лида Суслина.
«Хватит спать!» — крикнул сорокапятчикам пехотинец из колонны.
— Топай-топай, пехота! — отозвался Пылаев.
Противотанковая батарея выезжала на дорогу. Крылов зашагал с новыми товарищами в ту сторону, где погромыхивал фронт.
— Но, дохлый! — покрикивал на лошадей Сафин. Пылаев рассказывал о забавном случае в стрелковой роте, наводчик Климов интересовался, когда же выдадут сапоги.
Жизнь продолжалась, люди оставались самими собой. И они, Крылов и Ольга, ни в чем не изменили себе. Ольга не поверит, не должна поверить.
Крылов слышал шаги идущей пехоты, шаги товарищей, и в нем крепла уверенность, что он поступил правильно, что все будет хорошо.
Пусть говорят что говорят,
Пусть очень крут подъем,
Пусть в тебя молнии летят, —
Иди своим путем!
Но береги в себе — себя
И береги ее — в себе.
Все возродится у тебя,
И все опять придет к тебе.
Книга пятая. ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ
«Страшнее войны ничего нет. Мы тут в санитарных частях даже не можем понять, какая это страшная штука — война. Есть люди, которым никогда не понять…»
Эрнест Хемингуэй «Прощай, оружие!»
1
ШЛА ВПЕРЕД ПЕХОТА
Фронтовые дороги. Время отдалило их в прошлое, неузнаваемо изменило в настоящем, а то и вовсе стерло с лица земли. Их теперь и представить себе трудно, хотя они были существенной частью долгой-долгой войны. Эх, дороги, пыль да туман.
Дороги, по которым шагал Крылов, были не лучше и не хуже других дорог. Мартовские, неустойчивые, они то морозно хрустели под ногами, то набухали снеговой жижей; они то тянулись от села к селу, то бежали по бездорожью, а то упирались в тупик.
Тогда полк останавливался. Где-то позади еще двигались массы людей, урчали грузовики и тягачи, скрипели сани, а перед тупиком настороженно вздрагивала тишина.
В марте дороги долгие: жди, когда подтянутся орудия, а подтянутся — опять жди, пока их установят в нужном месте. А как их установить, если всюду хлябь да вода.
И снова, в который уж раз, поднималась пехота, шла по мокрому снегу туда, где застопорилась дорога; шла днем, в сумерках, ночью, шла в метельной россыпи, сбегала с придорожных косогоров, выходила с лесных опушек навстречу пулеметному цоканью и отодвигала тупик. И опять вилась дальше дорога, и опять полк шел вперед, только с каждым разом укорачивались батальонные колонны, редели, как вырубаемый на выбор лес.
Пехота. Ей меньше
