Клод довез меня до отеля "Дипломат". Я пожала ему руку и заверила его, что он самый знатный автомобилист всех времен и народов. "Главный мой секрет, – сказал Клод, подмигивая, – состоит в великих русских словах "авось" и "небось".
15 марта
. Сегодня в шесть утра прилетела в Брюссель самолетом бельгийской авиакомпании. В час дня я должна была сесть на рейс "Аэрофлота" до Москвы. Меня мучил страх, что мои вещи потеряются между двумя рейсами разных компаний. В аэропорту я вцепилась в проходившую мимо бельгийскую стюардессу и высказала ей терзавшие меня сомнения. Она попыталась успокоить меня на английском, но я не поняла ни слова. Сбежались еще несколько стюардесс и стали совещаться между собой, как врачи при осмотре тяжелобольного. Наконец одна из них решительно взяла меня за руку и повела вниз по лестнице к выходу на летное поле. Там мы сели в служебную машину и проехали к соседнему зданию. Меня провели в комнату, где на полу на мягком ковре играли дети всех цветов кожи. Меня сдали с рук на руки служащей бельгийской компании и велели ей присмотреть за мной.
Оказалось, что я попала в детскую комнату, где мамаши оставляют своих отпрысков, чтобы без помех прошвырнуться по магазинам. Меня усадили вместе с малышами смотреть диснеевские мультики. Девушка, работающая в детской, сказала мне, что через час придет стюардесса, знающая русский язык, а пока я должна быть здесь – так всем спокойнее. Служащие компании боятся, что я потеряюсь.
Русскоговорящая стюардесса явилась, когда я уже досматривала "Маугли". Она заговорила со мной ласково и нежно, как с душевнобольной. Сказала, что лично проверит, чтобы мой багаж погрузили в московский самолет, дала мне карту аэропорта, просила быть в детской комнате за час до отправки моего рейса. "Я сама посажу вас в самолет", – любезно пообещала она.
Каждый международный аэропорт – это маленький Вавилон, смешение языков, обычаев, стилей. Я познакомилась в кафе с бельгийской монахиней, которая недавно вернулась из Руанды и собиралась лететь сегодня в Лондон. Ее звали Элизабет. Она выпила со мной бокал красного вина, сказав, что это полезно для здоровья.
Элизабет работала в Кигали в лагерях для беженцев (жуткое место, источник всякой заразы), лечила там больных. Она говорила о своей работе восторженно, и я поняла, что Элизабет, как Христова невеста, влюблена в болезни, страдания и несчастья. Напротив нас темноволосая молодая женщина упоенно целовала равнодушного лысого мужчину. Он отстранял ее, а она впивалась в его губы. Я уже двадцать дней не была в постели с мужчиной, и мне страстно захотелось увидеть мужа.
Андрей встретил меня в Шереметьеве с цветами, и я увидела, что он хромает. ("Разбил машину", – торопливо объяснил он.) Мы сладко поцеловались, и он сказал с сожалением: "Извини, зайчик, у нас всего один вечер. Завтра утром я улетаю в Лондон".
14 апреля
. Мы в Амстердаме, городе каналов, плавучих домиков, цветочных выставок и прелестной архитектуры. Каждый день мы любуемся дивным скоплением старинных зданий, покупаем тюльпаны всех цветов радуги, катаемся по каналам на водных велосипедах, объедаемся блюдами национальной кухни – знаменитым гороховым супом, капустой с копчеными колбасками и овощным рагу- По вечерам мы гуляем по улице красных фонарей, где в прозрачных витринах изгибаются в похотливых позах пышнотелые проститутки, в основном азиатского происхождения, с решительно загримированными лицами. Мужчины всех национальностей и цветов кожи прогуливаются медленной выжидающей походкой, высматривая подходящий товар. Ктонибудь из них подходит к понравившейся женщине из этого своеобразного "магазина любви", та открывает клиенту дверь, впускает его, опускает шторы на витрине и удовлетворяет разнообразные желания покупателя. Когда насытившийся мужчина уходит, шторы снова поднимаются, показывая, что постель свободна.
Непосредственная чувственность сияет на этой улице, как полуденное южное солнце.
Вчера мы видели в здешних местах потрясающее эротическое шоу. Сначала для затравки были довольно нудные танцы лесбиянок – две потрепанные жизнью бабы неубедительно исполняли сцену страстной любви. Публика явно ожидала чего-нибудь погорячее.
Наконец под музыку "Болеро" Равеля (вечно меня преследует эта мелодия) занавес поднялся, и мы увидели на сцене женщину лет тридцати с задорно-дерзким лицом и восхитительными контурами тела, настоящего чувственного демона, и крепкого мужчину с широкими мясистыми плечами быка, пышущего здоровьем и силой. Они двигались медленно, подчиняясь гипнотизирующему ритму одурманивающей мелодии.
Волосы женщины пенились в свете ламп, блестя, как шерсть породистой собаки, а ее фигура воодушевила бы даже импотента. В ней была привлекательность зрелой женщины, которая знает, чего она хочет, и которой известны пути, ведущие ее к вожделенной цели.
Пара вела древнюю игру – женщина-бесовка старалась расшевелить молодого медведя.
Она сладострастно поглаживала свое тело, таящее массу обещаний, встряхивала копной волос, посылала ему зазывные улыбки, пробуждая в нем чувство мужского превосходства и желание подчинить себе дерзкую самку. Она расточала перед ним все богатство своей женственности, а он смотрел на нее взором охотника. Они сошлись вместе на небольшом деревянном круге, который начал медленно вращаться. Женщина освободила спящий член мужчины из кожаных черных трусов и взяла его в рот. Зал напрягся.
Юнцы, сидевшие в первом ряду, подзадоривали ее криками и спорили, встанет ли у ее партнера член при таком собрании публики или нет. Фаллос поднялся во всей своей красе, и публика охнула. Огромный багровый член натянулся, как кожура сосиски, я сидела у самой сцены и почувствовала, как в крови вспыхнуло веселое пламя. Смелый воин любви вошел в свою партнершу точно в ритм музыки, и она застонала под ударами разгоряченного жеребца. Господи, как он ее трахал! Он обожал ее тело и осквернял, снисходя до нее как бог во всем своем олимпийском величии. Это был фаллический триумф, пламенное соединение, первобытная форма эротики, не ведающей стыда. Мужчина двигал свое большое тело с необыкновенной легкостью, как танцовщик. Эта пара представляла собой благородную скульптурную композицию, эмблему страсти, полную своеобразной одухотворенности, настоящее произведение искусства. Мужчина кончил в последний такт "Болеро", и все зааплодировали. "Тебе понравилось?" – спросил Андрей, беря меня за руку, и я почувствовала, как весь он дрожит от возбуждения. Мое сердце колотилось от волнения, и я ответила неожиданно хриплым голосом: "Это было прекрасно!"
2 мая
. Кипр. Мы сидим в небольшом ресторанчике в городе Ларнака. На море шторм, ветер вздувает серо-синие волны, переворачивает и гонит вдоль набережной столики и стулья уличных кафе. Официанты в панике, размахивая руками, несутся им вслед.
Кажется, их сейчас тоже подхватит ветер, закрутит в один плотный вихрь вместе со столами и стульями, унесет в далекую страну, опустит где-нибудь на берегу моря, и там они с прежней ретивостью будут выполнять свой официантский долг.
Мы наслаждаемся королевскими креветками, жаренными в оливковом масле с чесноком.
Я макаю хлеб в горячее масло, смешанное с лимонным соком, и запиваю его холодным легким розовым вином. Андрей просит счет, нам подносят на посошок две рюмочки местного сладкого ликера (таков обычай), мы расплачиваемся и выходим на улицу, сопротивляясь порывам ветра.
Кажется, что мы на Кипре уже целую вечность. На Пасху мы съездили на корабле в Израиль, в Иерусалим, и вернулись в Ларнаку, к размеренному образу жизни. Я нежусь в лучах улыбающейся судьбы. Один безоблачно счастливый день сменяется другим, кто-то верно сказал, что о счастье нечего сказать, оно неспешно и неярко, его лучи греют мягко и ровно. Нет испепеляющего зноя, нет жгучего холода. Только о несчастье люди могут рассказывать часами.
Но у меня не проходит ощущение тоски и неудовлетворенности. Чего-то не хватает.
Я словно стою на перекрестке судьбы и озираюсь в растерянности, какую из дорог выбрать. Все они в равной степени заманчивы, сулят приключения, удачную карьеру, новых мужчин, но только все эти карты уже были в игре. Меня одолевает скука и чувство легкого пресыщения. Я хочу пойти с единственной неиспользованной карты.
4 мая.
Ночью снился безумный сон: Советов превратился в хохломскую игрушку и лежит передо мной – маленький, хорошенький, деревянный и расписной. И даже крохотный членик в цветочек приделан там, где полагается. Я беру его в рот, согреваю своим дыханием, облизываю его главную поверхность – деревянный фаллос оживает от моих губ, теплеет, увеличивается в размерах и забивается мне в горло.
Я проснулась от собственного надсадного кашля. Горло саднило после трех двойных порций мороженого, съеденных накануне. Я протянула в темноте руку и коснулась теплого тела спящего Андрея. "Ты настоящий?" – пробормотала я, выбираясь из пут сна. "А как же!" – бодро ответил он во сне и повернулся на другой бок.
