— Нет, — Балкани снял с головы наушники, отсоединил один и протянул его майору Рингдалю.
— Похоже, она разговаривает во сне, — немного послушав, заметил Рингдаль. — Хотя разобрать ничего невозможно.
— Она не спит, — повторил Балкани и указал на вращающийся цилиндр самописца. Крошечные перья вычерчивали на бумаге неровные волнистые линии. — Данные свидетельствуют, что сейчас ее мозг пребывает в состоянии крайней активности, практически — на уровне сатори.
— Какого еще сатори?
— Это состояние, в котором исчезает барьер между сознанием и подсознанием, и мозг начинает функционировать как единое целое, а не как совокупность вторичных функциональных систем.
— Она страдает? — спросил Рингдаль.
— А почему вы спрашиваете? — Вопрос явно удивил ученого.
— Я считаю, что Перси Х все время сканирует ее мысли. И, если он поймет, что она страдает, это, возможно, заставит его по–другому оценить нашу точку зрения.
— Мне казалось, что вы хотите исцеления, — фыркнул Балкани. — Вообще–то я врач, а не палач.
— Отвечайте на вопрос! — рявкнул Рингдаль. — Так страдает она или нет?
— Возможно, она и испытала несколько неприятных моментов. В каком–то смысле, ей пришлось пережить утрату связи с окружающим миром… А потом и с собственным телом. Это нечто, весьма напоминающее смерть. Однако теперь, осмелюсь предположить, она по–настоящему счастлива. Причем, возможно, впервые в жизни.
Пространства не существовало.
Не существовало и времени.
Потому что не существовало и самой Джоан Хайаси. Не осталось даже самой крошечной точки, где пересекались бы пространство и время. И, тем не менее, мозг ее неустанно работал. Не пропадала и память. Совершенные компьютеры работали над проблемами, которые стояли перед ними и раньше, хотя многие из этих проблем были сформулированы так, что, скорее всего, не имели решения. Эмоции приходили и уходили, хотя первоначальные переходы от тревоги до едва ли не экстаза практически исчезли. То и дело возникали призрачные полуличности, которые тут же пропадали. Сыгранные ей в жизни роли висели в прозрачной пустоте сознания, подобно костюмам в опустевшем театре. На сцену мира опустилась ночь, и теперь горели лишь несколько фонарей, едва освещая декорации из реек и холста, еще недавно сходившие за действительность.
Балкани был прав или, по крайней мере, отчасти прав. Оказывается, счастье все же существует, причем — величайшее счастье, которое только может испытать человек.
Вот только, к сожалению, не оставалось никого, кто мог бы это счастье испытать.
8
Роботы аккуратно достали Джоан из бассейна и с бесконечной осторожностью уложили на стоящий неподалеку стол. Балкани снял с нее шлем и сказал:
— Здравствуйте, мисс Хайаси.
— Здравствуйте, доктор. — Голос ее как будто раздавался откуда–то издалека, и он вспомнил: после такой процедуры человек еще довольно долгое время не мог отличить воображаемое от реальности.
— Похоже, она все еще в трансе, — мимоходом заметил Рингдаль. — Надо проверить, будет ли она реагировать на прямой приказ.
— Если хотите, то прошу! — раздраженно отозвался Балкани. Его вывело из себя то, что его начальник–военный вмешался на самом критическом этапе эксперимента.
— Мисс Хайаси, — сказал Рингдаль голосом, который, по его мнению, больше всего напоминал голос опытного гипнотизера. — Вам хочется спать, спать, спать. Вы впадаете в глубокий транс.
— Вот как? — голос девушки был лишен каких–либо эмоций.
Рингдаль продолжал:
— Я ваш друг. Вы понимаете это?
— Любое живое существо мне друг, — ответила Джоан все тем же отстраненным голосом.
— Что она имеет в виду? — спросил у Балкани Рингдаль.
— Люди, выходя из состояния сенсорной изоляции, очень часто несут всякую околесицу, — ответил Балкани. — И она все равно не будет выполнять никаких приказов. Так что можете не тратить попусту свое драгоценное время.
— Но ведь она под гипнозом, не так ли? — беспомощно спросил майор. Он явно ничего не понимал.
Ответить Балкани не успел, потому что заговорила Джоан:
— Нет, это вы под гипнозом.
— Приведите–ка ее в чувство, — проворчал Рингдаль. — А то у меня от нее мурашки по коже.
— Никуда я ее привести не могу, — с легкой иронией парировал Балкани, довольный неудачей начальника. — Она в полном сознании, так же как и мы с вами.
— Так вы собираетесь оставить ее в таком состоянии?
— Не волнуйтесь. — Балкани покровительственно похлопал своего начальника–военного по плечу. — Она и сама через некоторое время вернется в нормальное состояние. Разумеется, если захочет.
— Если захочет? — Рингдалю явно не понравилось, как это прозвучало.
— Ну, просто она может решить, что предпочтительнее оставаться в нынешнем состоянии. — Балкани повернулся и негромко обратился к Джоан: — Кто вы, дорогая?
— Я — это вы, — тут же отозвалась она.
Рингдаль выругался.
— Знаете, Балкани, либо убейте ее, либо вылечите. Но ни в коем случае не оставляйте в таком состоянии.
— Смерти не существует, — проговорила Джоан, ни к кому не обращаясь. Похоже, она вовсе не расположена была разговаривать с кем–либо. Более того, создавалось впечатление, что она не замечает ни того, ни другого.
— Послушайте, Балкани, — сердито бросил Рингдаль. — Мне казалось, вы говорили, будто можете излечить ее от политической неприспособленности. Но сейчас, сдается мне, она стала еще хуже, чем раньше. Позвольте напомнить вам…
— Майор Рингдаль, позвольте мне в свою очередь напомнить вам о трех вещах. Во–первых, я ничего вам не обещал. Во–вторых, лечение только началось. И в–третьих, что вы вмешиваетесь в вопросы, иметь дело с которыми вам не позволяет профессиональная подготовка.
Рингдаль воздел палец над головой. Он собирался разразиться какими–то страшными угрозами, но мгновенно забыл о них, заметив, как Джоан внезапно села и тем же, по–прежнему отстраненным голосом заявила:
— Я голодна.
— Хотите, чтобы стол накрыли в вашей комнате? — спросил Балкани, внезапно испытав к ней прилив симпатии.
— О, да, — безо всякого выражения сказала она, затем потянулась и расстегнула молнию на своем пластиковом скафандре. Освободилась от него, совершенно не обращая внимания на мужчин, но майор Рингдаль все же покраснел и отвернулся. Балкани смотрел, как она одевается, в груди его нарастала какая–то глухая боль. Это было совершенно новое для него чувство, ничего подобного он не испытывал еще ни разу в жизни. Ее тело сейчас казалось очень маленьким, совершенно детскими и беспомощным. Ему хотелось защитить ее, помочь остаться во сне наяву, где все были ее друзьями, и не существовало смерти.
Джоан встала и первой вышла из комнаты. На губах ее играла легкая улыбка, как у Моны Лизы или Будды. Когда она проходила мимо Балкани, тот потянулся и коснулся ее руки. Так, будто она вдруг стала святой.
Перекусив, Джоан Хайаси подошла к окну и выглянула наружу. Солнце уже почти село, вечер вступал в свои законные права. Осень в этих краях наступала рано, и на ветке за окном покачивался освещенный багровыми лучами закатного солнца лист. Джоан задумчиво уставилась на него.
В этот момент солнце наконец скрылось за горизонтом.
Лист превратился в смутный силуэт на фоне быстро темнеющего неба, окруженный еще бледными, но ясно различимыми звездами. Воздух с привкусом соли был наполнен запахом моря.
Джоан продолжала разглядывать лист, а ветер тем временем становился все сильнее и прохладнее. У нее возникло впечатление, что кто–то невидимый нашептывает ей на ухо. Она продолжала стоять у окна, опершись рукой на подоконник. Следила за смутным листком на ветру, а все усиливающийся ветер шевелил ее волосы.
Прошел час.
Два.
Листок на ветке танцевал в такт неслышимой музыке, раскачивался, подпрыгивал, вертелся, как будто чувствуя, что за ним кто–то наблюдает.
В полночь Джоан все еще стояла у окна, наблюдая за листком.
Она наблюдала за ним всю ночь напролет, и всю ночь листок беззаботно танцевал для нее в порывах ночного ветерка.
На рассвете ветер стих, и листок бессильно повис на ветке.
Один усталый, похожий на прощальный поклон поворот, и листок наконец сорвался с ветки и, порхая из стороны в сторону, исчез где–то внизу, смешавшись с опавшими раньше собратьями. Джоан несколько мгновений провожала его взглядом, потом потеряла из виду. Взошло солнце.
Джоан вздохнула. Она вдруг поняла, что совершенно окоченела. Ее била дрожь, зубы стучали. Она принялась растирать себя ладонями, пытаясь согреться. Джоан Хайаси возвращалась к норме, если под нормой подразумевался мир опавших листьев, где обитали люди.
