Чехов ответил 20 июня. Вежливо, спокойно, сочувствуя «бедной, больной Ликише». Дал насчет «хрипов» и «кашля» серьезный медицинский совет, передал поклон бабушке. Закончил письмо словами: «Больше я писать не буду».
Но у серьезности был насмешливый оттенок: «Вам нельзя ни курить, ни пить. Ни табаку, ни вина, ни пива, ни даже квасу — ни-ни! <…> Есть возможно больше <…> принимайте для укрепления своих дамских нервов бромистый калий и мышьяк. <…> Поменьше разговаривайте и, когда беседуете с бабушкой или Левитаном, не кричите. В письмах добрых знакомых не называйте идиотами».
Встреча, так и не состоявшаяся тем летом, и несколько писем непоправимо изменили русло их взаимоотношений.
* * *
Чехов завершал работу над повестью «Дуэль». В словах о любви к российской осени («Что-то необыкновенно грустное, приветливое и красивое. Взял бы и улетел куда-нибудь вместе с журавлями»), в признании, какие «отвратительные дни и часы» переживает врач возле умирающего человека, в перечислении забот в августовских письмах Чехова (о «своем одре»; о безденежье; о поисках новой московской квартиры для семьи; об обстоятельствах, не пускавших в Феодосию к Суворину) растаяло майское настроение, в котором он писал «прекрасной Лике», «адской красавице» и зазывал ее в Богимово.
Да и дачная жизнь наскучила, утомила, судя по письмам. В одном из них он описал Суворину недавний случай своей врачебной помощи: «Везла баба рожь и свалилась с воза вниз головой. Страшно разбилась <…> стонет, охает, просит у Бога смерти, а сама глядит на мужика, который ее привез, и бормочет: „Ты, Кирила, брось чечевицу, после отмолотишь, а теперь овес молоти“. Я ей говорю, что после об овсе, а теперь, мол, есть поговорить о чем посерьезнее, а она мне: „Овес-то у него очень хороший!“ Хлопотливая, завидющая баба. Таким легко помирать». Но в умиравшей крестьянке, может быть, говорили житейский опыт и страх. Чехов уже сам написал Суворину: «Наступает голодный год. Вероятно, будут всякие болезни и мелкие бунты».
К концу лета у Чехова кончились все деньги. Когда Каратыгина в письме из Кронштадта попросила у него взаймы, чтобы расплатиться с кредиторшей, он написал старшему брату: «Так как у меня денег нет, то дай ты (?). А если и у тебя нет, то, будь добр, сходи в книжный магазин и справься там, не приходится ли мне получить за книги хотя что-нибудь. Быть может, скопилось немножко. Если да, то возьми и вручи. Твой А. Чехов». «Скопилось» всего 50 рублей, которые Александр Павлович и вручил Каратыгиной. На переезд с дачи, на уплату летнего долга за московскую квартиру Чехов попросил у Суворина аванс в 300 рублей в счет гонорара за «Дуэль», которую вынужденно предназначил для «Нового времени».
В самом начале сентября Чеховы простились с Богимовым и вернулись в дом на Малой Дмитровке, но с намерением подыскать квартиру подешевле, где-нибудь на окраине. В минувшее лето Чехов работал много, «от утра до вечера и во сне». Но книгу о каторжном острове не кончил и с нею не торопился. Упоминал и обещал рассказы для журналов «Северный вестник», «Север». У одного было даже название «Рассказ моего пациента» [ «Рассказ неизвестного человека»], но Чехов опасался, пропустит ли его цензура, так как повествование велось «от лица бывшего социалиста». Другой не имел названия, и Чехов пошутил, что сделать это «теперь так же трудно, как определить цвет курицы, которая вылупится из яйца, которое еще не снесено». Упоминал и другие безымянные рассказы. И работал, работал, чтобы не влезть в еще большие долги. Писал, несмотря на то, что по приезде в Москву заболел.
Однако в конце сентября засобирался в Нижегородскую губернию. Оттуда уже поступали вести о бедственном положении крестьян после неурожайного лета. Обыкновенная форма участия русских литераторов в помощи страждущим (голодающим, сиротам, приютам, неимущим, больным) — это денежные пожертвования или безгонорарные сборники, литературный вечер в чью-то пользу.
Помощь бедствующим, нуждающимся, ожидающим или испрашивающим поддержку — особая сторона жизни Чехова.
Скрытая от посторонних глаз, она частично отразилась в его письмах, а более всего — в письмах к нему. Это содействие было разнообразным. Например, исполнение «литературных» просьб: посмотреть рукопись, замолвить слово перед редакторами, похлопотать об увеличении гонорара, дать отзыв и т. п. Литературных «крестников» у него к этому времени было множество. Едва В. А. Тихонов стал осенью 1891 года редактором журнала «Север» и пригласил Чехова, тот сразу рекомендовал Ежова и Лазарева, которые уже благодаря Чехову попали в «Осколки», «Петербургскую газету», «Новое время». Незадолго до того Чехов ходатайствовал за доктора Щербака, который хотел издать у Суворина книгу своих рассказов. Об этом же в конце лета просил литератор Ф. А. Червинский, желавший напечатать в типографии «Нового времени» книгу стихов: «На каких условиях издает Суворин произведения лиц ему неведомых? <…> Не будете ли добры замолвить ему словечко?»
Не меньшим был поток житейских просьб: помочь деньгами; оказать протекцию; достать место; дать взаймы (часто без отдачи) и т. д. Каратыгина — одна из многих, кому Чехов помогал годами. Осенью 1891 года профессор В. И. Герье написал Чехову. Он спрашивал, известен ли ему Д. В. Кирин, который приходил к нему, просил о месте, о пособии и ссылался на Чехова. Кирин сам предупредил Чехова о запросе профессора и надеялся на благоприятный отзыв. Сотрудник московских и провинциальных газет, Кирин то сходил с круга жизни, то возвращался. Когда доходил до точки, посылал к Чехову кого-нибудь из приятелей, обитателей рыночных ночлежек, московских трущоб. Чехов давал ему рекомендательные письма, небольшие деньги на одежду, на проезд. Он исчезал на время и вновь появлялся, уверяя, что бос, раздет, голоден.
Таких людей, спившихся или махнувших на себя рукой, Чехов перевидал достаточно и в городских больницах, и в меблированных комнатах, подобных тем, где обретался покойный брат Николай. Поэтому, даже догадываясь иногда, что его обманывают, лгут, все равно помогал.
Но несчастья этих людей, зачастую виновных в своем падении, отступали перед страданиями сотен тысяч безвинных крестьян от голода, поразившего в 1891 году 20 губерний Европейской России. Мужики, не имея кормов для скота и семян, стали продавать лошадей, чем тут же воспользовались барышники. Закупка зерна осуществлялась через хлебных маклеров, ловкие дельцы молниеносно и фантастически обогащались. Газеты приводили факты безжалостной спекуляции. Среди мер спасения предлагалось создать в каждой деревне попечительство из «образованных людей, близко стоящих к народу», чтобы посредничать между крестьянами и государственными учреждениями. Имелись в виду помещики, духовенство. Земство уповало на правительственные меры, а чиновники предлагали земцам показать, на что они способны. В роли посредников власти видели епархиальное начальство и Красный Крест.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
