Его навестил даже Жуо Клодель, хотел лично засвидетельствовать почтение человеку, при участии которого Юпи смогли взять живым. И отдать дань памяти Джареду Падалеки, другом которого являлся Дженсен.
Но самая странная встреча состоялась не так давно, три месяца назад, за неделю до его выписки.
Его посетил непосредственный начальник Джареда и принёс подробный отчёт об операции в поясе Койпера. Оказалось, что всё, что там случилось, было оговорено заранее, и Джаред стал подсадной уткой. Для Дженсена тоже нашлась важная роль, учитывая, что его отец и Джон Брэмэр когда-то были друзьями и сослуживцами. Бывший подопытный и сын бывшего друга рядом, Юпи не смог отказаться от того, чтобы не выместить зло на них обоих. То, что Брэмэр с Ясудой и малочисленной охраной сумели вырваться с Седны, оказалось непредвиденной случайностью, которую никто заранее не планировал. Это была полностью вина Бюро. Дальше операция разрабатывалась почти на ходу. Джаред, который сам предложил себя в виде наживки, совершенно не ожидал, что Юпи потребует и Дженсена тоже. Падалеки редко думал о своей безопасности, но когда речь шла о жизни Дженсена, он нарушал протоколы в любое время.
От матричного видео, записанного с корабля на орбите, Дженсен отказался, потому что не хотел видеть ещё раз то, что и так стояло перед его глазами каждую проклятую ночь. Функционер, кажется, понял это и не стал настаивать. А вот за видео суда над Джоном Брэмэром в полном варианте Дженсен был премного благодарен. Вынужденная кома избавила его от возможности увидеть ненавистное лицо Юпи вживую ещё раз, а в записи этот ублюдок не выглядел и наполовину таким грозным, каким казался на Плутоне.
И в конце, уже прощаясь, функционер из Бюро сказал странную фразу, которую Дженсен никак не мог понять, что-то о том, что дорогу к звёздам должны прокладывать лучшие из лучших, и что не надо верить всему, что видишь своими собственными глазами, ведь они могут и подвести. Это странным образом напомнило Дженсену о шарадах, которые ему любил загадывать Джаред, назначая следующее место встречи. А пару недель спустя после этого разговора Дженсену пришло официальное приглашение от Объединённого Корпуса ─ новой государственной структуры, которая наконец-то объединила враждующие Бюро и Комитет ─ принять участие в первой Звездной экспедиции. И Дженсен не знал, что и думать по этому поводу. Это было так похоже на послание с того света, что по спине пробежал холодок, заставивший его поежиться.
Дженсен никому не говорил, но ему до сих пор снились кошмары. Место детских страшных снов, в которых умирал его отец, теперь заняли другие видения: яркие, насыщенные цветом и невероятно реалистичные, после которых он просыпался либо с сорванным голосом, либо давясь сухими рыданиями. В клинике ему давали снотворное, но когда его выписали, он отказался от лекарств и кошмары обрушились на него лавиной.
В этих бесконечных повторах он раз за разом переживал случившееся на Хароне. Детали постоянно менялись, но место действия и актёры оставались всё теми же. Например, волчий оскал на лице Ясуды, который прицеливался в него или смертельно раненный Марк, толкающий руку Такеши в сторону. Но хуже всего было снова и снова видеть, как Джаред падает и закрывает проклятого Юпи своим телом.
Интерьер менялся, но итог оставался неизменным.
С момента пробуждения Дженсена не покидало ощущение, что Джаред сумел выжить, ведь он не видел ни его мёртвых остекленевших глаз, ни застывшего лица. Хотя Бруни видела его тело, когда просила повесить на шею Джареда медальон. И Вент тоже. Дженсен знал эти факты, слышал их, но не принимал в расчёт. Он не желал отпускать Джареда: ни сейчас, ни когда-либо потом.
Именно поэтому, глядя на приглашение и думая о Джареде, он понял, что не сможет быть рейнджером и дальше. Он почти всю свою сознательную жизнь боролся с браконьерами, чья деятельность изменила его судьбу, стала причиной трагедий, обрушившихся на его семью, но сейчас дело всей его жизни сделано: Сеть разрушена, Ясуда мёртв, Джон Брэмэр осуждён. С тем, что осталось от преступной гидры, прекрасно справятся другие, для кого эта борьба не носит личный характер. Дженсен слишком много потерял в этой битве, чтобы снова выбирать путь возмездия.
Но было ещё кое-что. То, что помогло ему принять окончательное решение.
Последний месяц Дженсен разбирал свой домашний архив, приводя его в порядок. Скопилось много отчётов, матричных дисков с заданиями и планами, всё это надо было рассортировать: что-то оставить себе, что-то отправить в Комитет, раз он всерьёз размышлял об отставке. Пока об этом никто не знал, даже мама, часто заглядывавшая к нему, чтобы составить компанию или помочь. Но истинной причиной был голографический портрет Падалеки, стоящий на столике возле лампы, тот самый, который когда-то давно сделал Сэмир с матричной записи на Марсе. Дженсен специально хранил именно этот снимок. Ему нравилось, что Джаред здесь молодой и почти совсем не похож на того изувеченного человека, которого он видел со спины на проклятом Хароне. Ему так было легче жить. И разговаривать с Джаредом. Потому что, стоило представить более возмужавшее лицо, и перед глазами тут же вспыхивали стоп-кадры, которые не сотрёшь из памяти никогда.
Он думал, что сны об отце – это его личный ад, но он ошибался. Настоящий ад наступил только сейчас, когда не стало Падалеки, весёлого и безбашенного «желторотика», который всегда и во всём был лучше Дженсена. И не потому, что стремился к этому, идя по трупам, а потому что просто был замечательным парнем, не способным на подлость, щедро одаренным природой и испытавшим на себе ужасы экспериментов Юпи. Джаред даже мстить ему не стал, хотя у него было достаточно времени, чтобы прикончить Брэмэра своими руками. И умер Падалеки тоже красиво, ублюдок, оставив Дженсена одного. Дженсен не мог ему простить того, что все способности, которыми Джаред так щедро разбрасывался, чтобы спасать людей, животных ─ ничто не помогло ему самому, когда потребовалось такая малость: сдержать обещание, данное им Дженсену.
Так вот, мамина миссия была скорее не в желании помочь с материалами, а в том, чтобы не оставлять его наедине с самим собой, для этого Дженсену хватало ночи. Поэтому она приходила и просто говорила с ним обо всём на свете так же, как в своё время делали Бруни, Вент и Сэмир в его палате, едва он очнулся. Он хотел говорить о Джареде, но не мог произнести его имя вслух: в горле вставал комок, рефлекторно перекрывая дыхание. И он слушал другие новости, отвечал на простые вопросы, не касаясь главного, что на самом деле ему было нужно. Дженсен не знал, как долго будет жить в нём эта боль невосполнимой утраты. Он чувствовал, что его тело исцелялось, а душа умирала, и сколько бы времени ни проходило, легче не становилось.
Проблема заключалась в том, что он запретил себе даже в мыслях называть Джареда мёртвым.
Сначала Дженсен пытался говорить о нём с Бруни, но вскоре заметил, как ей тяжело вспоминать о Джареде. И, глядя в её глаза, полные слёз, Дженсен ещё больше расстраивался, и как-то незаметно для себя они стали при встречах говорить обо всём на свете, кроме Падалеки. Вент и Сэмир, когда навещали его, вообще не упоминали это имя, опасаясь, что Дженсен сорвётся. Он перенес четыре сложнейшие операции и с десяток средней тяжести, лекарственную кому, длившуюся почти квартал, после которой Эклз долгие месяцы был, слаб как котёнок, а врачи гадали: смогут ли вообще поставить его на ноги. Дженсену было всё равно, выживет он, или умрёт, поэтому выздоровление шло медленно, и реабилитация затянулась на долгий период.
Дженсен отлично понимал, что рано или поздно плотина прорвётся. Медики, отвечавшие за психологическое состояние, его предупреждали, что чем дольше он держит в себе свои эмоции, тем болезненнее будет, когда стена рухнет. Кто бы мог подумать, что мама окажется тем человеком, который подберёт ключик к дверце в стене. В итоге и стена удержалась, и он не сошёл с ума от горя.
Однажды, когда ему уже разрешали сидеть, мама спросила о Джареде. Но не о том, что случилось на Хароне, а просто о чём-то из давнего прошлого, связавшего их двоих, и Дженсен впервые не почувствовал комка в горле при упоминании его имени. Он ответил, а потом слова сами полились из него полноводной рекой. Порой он не мог остановиться, захлёбываясь ими и эмоциями, рвавшими его на части, и часами рассказывал ей обо всём: как они учились вместе, как служили, вспоминал забавные случаи, пересказывал их сообщения, которыми они начали обмениваться после случая в Поясе астероидов. Он упивался этими разговорами, и, к своему удивлению, оживал.
