легко, без нервозности – помогали анекдоты Лемыцкого. Колесников прибежал в начале шестого, и сразу отправились. По пути шофер заехал домой. Лемыцкий спрыгнул за ним.
– Слышь, Николай, давай прихватим для костра твоей специи.
– Перетопчетесь, у меня ее с гулькин нос осталось.
– Брось жадничать, ты же два мешка привозил. Будь человеком!
– А чушку чем буду палить?
Лемыцкий прошел за ним во двор и там, наверное, уговорил, потому что вернулся с большим кульком. Николай вынес тулуп и бросил его в кузов.
Добрались засветло. Машина остановилась на самом берегу. Палатку решили не ставить и спать в кузове. Лемыцкий и Шелудько принялись готовить стол, Колесников и Володя – настраивать удочки, Лемыцкий достал из пакета кусок белого вещества и протянул Гущину.
– Интересно, у него формула есть?
– Гущин взял кусок в руки и ошалел.
– Где вы его достали? Это же уротропин. Как раз тот ингибитор, без которого мы не можем начать чистку.
– А мы им курей палили, – присвистнул Лемыцкий. – Лет пять на складе валялся, потом Никола попробовал случайно, а он горит. Вот смотри.
Лемыцкий чиркнул спичку, край куска оплавился, и над ним появилось ровное пламя.
Колесников отложил удочки.
– Что-то я не совсем понял, Стас.
– А почем я знал, что это и есть ингибитор. Коля, слышь!
– Я здесь ни при чем, сегодня последний отдал.
И тогда закричал Колесников. Голос у него стал тоненьким, и непонятно было: то ли смех, то ли слезы мешают ему.
– Курей палят! Представляешь, курей! А на очереди чушка на восемь пудов. Ее тоже палить нужно. Единственный хозяйственный человек в цеху. Так ведь на нас на всех не напасешься. Ну молодец, Николай. Теперь мы все в твоих руках. Юра, ты не подскажешь, где в народном хозяйстве фтористый натрий применяется?
– Тараканов травят.
– Коля, у тебя есть тараканы? Нет. Уже вывел, значит? Ну что, Стас, придется нам по поселку с шапкой ходить. Авось насобираем.
Лемыцкий забрал у Гущина уротропин, а кулек отнес в машину.
– Это все, что осталось? – спросил Колесников.
Лемыцкий молчал и смотрел на Николая.
– Я тебе, Стас, говорю, чего ты на Кольку уставился? Видел, наверное, когда брал.
– Ничего я не видел.
– Ну мешок еще… Сегодня распорол, чтобы на рыбалку отсыпать.
– Колесников перевел взгляд на Гущина.
– Мешка, пожалуй, хватит.
– А если бы и не хватило, у меня больше нет.
– Да ладно, Коля, – успокаивал Лемыцкий, – пойдем дрова собирать, раз такое дело.
– Формула ему понадобилась, деляга выискался, – ворчал шофер.
– Колесников взял удочку и указал Гущину на вторую.
– Пойдем покидаем, пока не стемнело.
Они вышли к перекату. Течение было сильное, и поплавок то и дело тонул в бурунах. Ему казалось, что клюет, он дергал, но червяк оставался на крючке. Вода просматривалась до самого дна, до пестрых обкатанных камушков, но рыбы он не видел. Напарник ушел дальше по реке. Гущин собрался догонять, но, когда подтаскивал к себе отнесенный течением поплавок, из воды выпрыгнула длинная узкая рыба, сверкнула серебристым боком и снова пропала. Гущин бросил в то место, но поплавок, подхваченный потоком, быстро отнесло. Он закидывал еще несколько раз, но та, которую он увидел, не клевала и в воде ее было не видно. Он перебрался ниже и остановился возле тихой, почти без течения, ямы. Осторожно подкрался к воде и закинул удочку. Червяк еще не опустился на дно, а поплавок уже заплясал, пуская круги. Гущин дернул. На крючке болталась рыбка чуть длиннее среднего пальца. Гущин закинул второй раз и тут же вытащил следующую, точно такую же. А третья была с мизинец. Он подошел к самой воде и увидел, что они там просто кишат.
Гущин поймал еще с десяток, и ему наскучило. Оставив очередного малька на крючке, в надежде, что на него клюнет большая рыба, он пробежался по берегу, но Колесникова не нашел. Купаться было мелко, но он все-таки разделся и залез в воду. Острые камни кололи ноги. Там, возле поселка, речка была намного уютнее, и Гущин пожалел, что связался с рыбаками, а не пошел на пляж, где его ждала Людмила, во всяком случае – могла ждать.
Колесников сразу спросил про улов. Взглянул на пакет с мальками и заторопился к машине. Гущина задело.
– Своих-то покажи.
Евгений Матвеевич наугад достал из холщовой сумки рыбину и поднял ее за верхний плавник, высокий и яркий. Гущин не успел рассмотреть ту, что видел на быстрине, но теперь ему казалось, что она была такой же.
– Это и есть хариус? И много их у тебя?
– Одного до десятка не хватает. Вместе с Володькиными, может, и уха выйдет.
Темнело быстро. Костер они увидели издалека. Отклоняясь от петляющего русла, пошли прямо на огонь.
– Прекрасная здесь рыбалка. Я только из-за нее и приехал. Сначала два отпуска здесь провел, а потом и совсем перебрался, – сказал Колесников и замолчал, так же неожиданно, как и начал.
А у Гущина роса промочила брюки выше сапог, и мерзли колени. Ему было непонятно, как можно переезжать в захолустье только из-за того, что там прекрасная рыбалка. Взваливать на горб ТЭЦ, от которой осталось одно название, тащить за собой семью… Костер был уже рядом. Искры над ним поднимались до верхушек деревьев и кружились в черном и одновременно чистом воздухе. Чуть выше сверкали крупные звезды.
Их встретили смехом. Оказалось, Володька поймал килограммового ленка и не разрешил Лемыцкому потрошить до прихода Колесникова.
Пока Гущин сушил брюки, сварили уху. Ужином командовал Лемыцкий, и это получалось у него увереннее, чем в цеху. Рыбаки быстро опьянели.
– А это здорово, что сидим мы, руководство цеха, и отдыхаем вместе взятые. Только вот Коля у нас подкачал. – Шелудько толкнул шофера в бок и засмеялся: – А ловко мы тебя с химикалием зацепили. Я ведь могу тебя и на профком вызвать за это дело.
– И объявить благодарность за то, что сберег ценный реагент, – подхватил Стас.
– Это как я посмотрю. Захочу – и в товарищеский суд подам.
Гущин сидел между Колесниковым и Володей и слышал, как он спросил:
– Все-таки уезжаешь, Матвеич?
– Уезжаю. При другом энергетике я бы еще подумал, но с Уховым не могу.
– А директору что сказал?
– И директору то же самое. А он: «подожди, не горячись». А чего ждать? Когда Ухов на пенсию уйдет – не дождешься. Крепкий, как дуб. «Красивый дуб, развесистый, как рекрут на часах».
– Не трогайте Трофимыча, он из меня человека сделал. Я его больше отца родного уважаю, – поднялся Шелудько.
– Профсоюзника, хочешь сказать. Вот, Юра, ты не обратил внимания на его
