— Вам знаком этот человек?
Он напряженно всматривается в фотографию, раздумывает, потом с облегчением вздыхает: видно, догадался подлец, что я пришел не по его душу.
— Разумеется. Это Покер.
— Как часто он к вам наведывался?
— Видите ли... почти каждый вечер. Иногда даже дважды забегал в течение ночи.
— И чем можно объяснить его чрезмерное пристрастие к этому милому заведению?
— Он что, облажался?
— Сейчас спрашиваю я. Чем занимался Покер?
Парень застенчиво улыбается, давая понять, что он не доносчик, но его уважение ко мне так велико, что он не смолчит. А я в это время спокойно потягиваю виски (мой зять называет этот золотистый напиток «пойлом»).
— Контрабандой, валютой... — Голос у него вкрадчивый и звучит тихо, почти заговорщически. — Я уверен в этом, потому что несколько раз он пытался со мной расплатиться долларами. Думаю, он занимался и сводничеством. Он мужик фактурный, держится отлично, поэтому создается впечатление, что на него можно положиться. Именно вокруг таких и вьются юные шлюшки. Ведь кто-то должен их знакомить с иностранцами. А этим «кто-то» может быть человек представительный, способный внушить доверие. Мне кажется, он не имел с этого навара, его доходы шли из другого источника.
— В смысле?
— Просто через девиц он выходил на этих обитателей бара. Богатые туристы недоверчивы, им нужно предложить то, что компрометирует тебя, и взамен потребовать то, что компрометирует их. У такой публики это называется «борьбой за доверие».
— Вы хороший психолог, — похвалил я его. — А вам известно, что Безинский скончался?
Бармен резко отпрянул, на его смуглом лице отразились недоверие и испуг. Было видно, что удивление его не наигранно.
— Когда? — спросил он, словно это имело какое-нибудь значение.
— Четыре месяца назад.
— Он потом действительно испарился. Я был уверен, что его накрыла милиция, думал, он теперь на государственном иждивении... Извините меня, товарищ Евтимов.
Он запомнил мою фамилию — все же у барменов не такая дырявая память, как у психиатров. (Чего только не усвоит человек моей профессии!)
— Безинский покончил с собой. Он, как говорится, перебрал, а потом наглотался снотворного.
— Не может этого быть! — Нетерпеливым жестом бармен отмахнулся от официантки. — В принципе, Покер не пил, точнее, выпивал ради того, чтобы время убить. Часами мог сосать пятьдесят граммов «кампари». Он был профессионал, товарищ Евтимов, и имел голову на плечах. И потом, зачем ему принимать снотворное, если он не привык спать по ночам?
— Если человек решает покончить с собой, — заметил я назидательным тоном, — он подбирает средства не сообразно своим привычкам, а сообразно тому, насколько его страшит смерть.
— Ну да, только зачем ему было кончать с собой? У него были деньги, девочки, безделье и свобода... Не могу поверить. Мы никогда с ним не дружили. Я знал его очень поверхностно... по службе.
Бармен не лгал, но это не помешало ему прикинуться глубоко опечаленным. У меня в бокале остался один лед, и он попытался мне долить, но я остановил его руку. Очень дорого стоили бы мне тогда мои служебные обязанности!
— И последний вопрос. Замечали ли вы, что Безинский страдает меланхолией или что в последние месяцы он был необычайно задумчив?
— Покер никогда не страдал ни чрезмерной веселостью, ни меланхолией. Я вам сказал, что он здесь работал и был профессионалом.
— Следовательно, вы не верите, что Безинский был способен так жестоко подшутить над собой?
— Мне это кажется абсурдным.
Я достал бумажник и вытащил новенькую купюру в двадцать левов. Бармен смущенно заулыбался, его темные глаза излучали нежность.
— Прошу вас, товарищ Евтимов, сегодня угощаю я...
— В жизни за все нужно платить, мой милый, — прервал я его строго. — И тебе не мешало бы об этом подумать!
4
Хаджикостову было под шестьдесят, и он производил впечатление человека, который, видно, задуман природой лишь для того, чтобы быть всю жизнь неприметным. Это был низкорослый коренастый мужчина с большой головой и тяжелыми мешками под глазами, с нелепыми усиками и двойным подбородком, стянутым воротничком розовой рубашки. Костюм на нем казался неопрятным, а руки — узловатыми и усталыми, с толстыми, как сардельки, пальцами. Само его мышление как будто еще не сформировалось: он тянул слова, и меня не покидало ощущение, что он постоянно пытается что-то припомнить.
Я уже жалел, что его вызвал. Он тоже был заместителем генерального директора ПО «Явор» и занимался сбытом готовой продукции, но самое главное — он проработал много лет с Искреновым. Я надеялся услышать что-то интересное, узнать такие детали, которые обогатили бы мое представление о личности подследственного. Но Хаджикостов предпочитал молчать или отвечал фразами, которые были равносильны молчанию. Посредственность этого человека была настолько очевидной, а его желание поскорее уйти настолько непреодолимым, что я почувствовал за него неудобство. Он, вероятно, ненавидел Искренова (контраст между ними просто убивал Хаджикостова, заставляя его, и без того маленького, сгибаться), но боялся высказать вслух свою неприязнь. Даже находясь под следствием, Искренов превосходил его, и Хаджикостов не мог освободиться от сознания его исключительности. Наверное, этот бывший заслуженный лесничий, прошедший через мрачный лабиринт бюрократии и сомнительных успехов, не осмеливался выразить свою ненависть к избалованному, обаятельному Искренову. Страх сковывал душу Хаджикостова, но то был страх, порожденный не столько его «былым величием»; сколько настоящей посредственностью. Он заикался, говорил всякие двусмысленности, старался быть остроумным, и его старания вызывали во мне грусть.
И все же я был доволен, что вызвал Хаджикостова. На фоне этой невзрачной личности сильнее выступали чувство достоинства Искренова, его необычайная одухотворенность, которые он сумел внушить своему начальству и подчиненным, наконец, доверие к нему вышестоящих инстанций, которое Искренов взрастил, как собственного ребенка.
Познания достигаются путем сравнения. Сравнение между Хаджикостовым и Искреновым превращалось в гротеск, в метафору. Я был твердо уверен в одном: «чрезмерное внимание» Искренова к собственной персоне имеет психологическое обоснование, оно имеет и реальную основу, которая, к сожалению, отягощается серьезными социальными мотивами.
Очевидно, Хаджикостов был до смешного честным человеком, но я не мог его представить себе на переговорах с представителями иностранных фирм, где, кроме познаний о качестве древесных материалов, требовались элементарная воспитанность, гибкий ум, светские манеры и умение оценивать данную ситуацию. Со своими короткими усиками, розовой рубашкой и безвкусным костюмом в серебристую полоску Хаджикостов рядом с элегантным и словоохотливым Пранге, наверное, казался карикатурным.
С тех пор как я взялся за это проклятое дело, язва желудка заставляет чувствовать себя неуютно. Боли изо дня в день усиливаются, а это говорит о том, что я слишком нервничаю.
— Я вас спрашиваю в третий раз, — сказал я с нескрываемой досадой, — и прошу отвечать на вопросы четко. Вы давно знаете подследственного Искренова... Способен ли он убить человека?
Хаджикостов посмотрел на меня с вымученным обожанием, достал носовой платок, тщательно высморкался, обтер мясистые губы и плаксиво произнес:
— Клянусь вам, товарищ Евтимов... я, поймите... я бы никого не смог убить!
— Благодарю вас, — сказал я сухо.
— Если я смогу быть вам полезен, то я снова... Не правда ли?
— Мне больше не придется вас вызывать. Давайте вашу повестку, я ее подпишу.
5
Я вернулся домой в душевном смятении. Прошелся пешком по весеннему, умытому дождями городу и чувствовал себя обновленным, но в то же время сознавал, что следствие по делу Искренова начинается только сейчас.
Лампочка на лестничной площадке перегорела, пришлось терпеливо открывать три замка, с помощью которых жена забаррикадировала наше жилище. Мария была убеждена, что моя профессия опасна и что в один прекрасный день кто-то из удальцов, которых я водворял в тюрьму, пожелает тайком со мной встретиться, чтобы сполна расплатиться за то удовольствие, с которым я посадил его за решетку. Мария панически боялась бывших преступников и медведей над Железницей. Она смелая женщина, с характером, однако душевная твердость, подобно прочным и вместе с тем хрупким предметам, легко разрушается.
Из квартиры доносился знакомый приятный запах чистоты, опрятности и уюта, вымытого кафеля и подсыхающей мастики, обветшалой мебели и еды, сдобренной разными приправами. Я с наслаждением втянул в себя этот аромат, который возвращал меня к привычному уюту и спокойствию; но тут мое обоняние уловило стойкий запах валерьянки. Когда Мария чем-то расстроена, она принимает валерьянку, она никогда не пользуется валерьяновыми таблетками, а покупает настойку и принимает по двадцать капель с кусочком сахара. Это целый ритуал, вот почему я отождествляю валерьянку с приближающимся несчастьем.
