Ближайшие же практические задачи, стоявшие перед обеими державами, были от этих затаенных замыслов будущего весьма далеки. Первой и самой важной задачей Бонапарта, диктуемой прежде всего внутренней обстановкой в стране, было достижение мира. После восьми лет непрерывных войн народ, страна требовали мира. Это было всеобщим желанием, более того — необходимостью. Даже те круги буржуазии, которые наживались, обслуживая нужды армии, и те были за прекращение войны; в мирных условиях можно было заработать, вероятно, не меньше денег и освободиться от превратностей судьбы и непредвиденных потерь, зловещих элементов неизвестности, случайности. Буржуазия хотела стабильности. Мира требовало крестьянство: ему были нужны молодые, сильные руки, поглощенные армией; крестьяне, ставшие полноправными собственниками, хозяйственно окрепшие, хотели полностью воспользоваться плодами приобретенного. Мир был первым, необходимым условием социальной и политической стабилизации, возвращения к нормальным условиям жизни. Бонапартистский режим, власть консулата не могли упрочиться, не обеспечив стране на какое-то время, может быть даже недолгое, мир, понятно мир достойный.
Современники хорошо понимали, что объективные обстоятельства заставляют первого консула стремиться привести возглавляемую им страну к миру. Понимали это и в России. Ростопчин в упоминавшейся записке писал: «Нынешний повелитель сей державы (Франции, — А. М.) слишком самолюбив, счастлив в своих предприятиях и неограничен в славе, дабы не желать мира»[651]. Ростопчин реалистически оценивал политику Бонапарта. По его мнению, Бонапарту нужен мир потому, что народ устал от войны и стране надо подготовиться к бойне с Англией. Ростопчин справедливо полагал, что главный враг Франции — Британия «своей завистью, пронырством и богатством была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции». Силы Франции будут направлены на подготовку к этой нелегкой борьбе. «Бонапарт старается всячески снискать благорасположение Ваше для лучшего успеха в заключении им мира с Англией»[652].
Эта оценка основных направлений политики Бонапарта в главном была правильной. Но Ростопчин не разглядел существенного. Он увидел в политике первого консула только ее антианглийскую направленность и не сумел должным образом оценить и понять смысл, содержание русской политики Бонапарта тех лет.
Формула Бонапарта: «Франция может иметь союзницей только Россию» — содержала более глубокий и более общий смысл. Сближение с Россией, тем более союз с ней, имело ценность само по себе — оно поднимало престиж Франции в Европе, укрепляло ее авторитет, увеличивало ее политический вес. Короче говоря, сближение с Россией усиливало позиции Франции в Европе и мире.
Бонапарт был первым из французских государственных деятелей, кто сумел понять во всем значении важность для Франции союза с Россией. Он видел в русском союзе не случайную конъюнктурную сделку, а покоящийся на прочной основе государственных интересов важнейший элемент французской национальной политики. Трагедия Бонапарта была в том, что, правильно определив роль союза с Россией для Франции, он своими последующими практическими действиями пошел против собственной внешнеполитической концепции. Но к этому мы вернемся позже.
В сложном дипломатическом наступлении, которое Бонапарт и Талейран (действовавшие в то время еще в единодушии)[653] вели сразу во многих направлениях, уже ощутимое сближение с Россией оказывало самое благоприятное влияние. Еще не было ничего подписано, ни о чем не было договорено, а в дипломатических переговорах уже чувствовалось, как ложится на чашу весов незримый, нематериализованный, но уже безмолвно взвешиваемый фактор могущественной русской поддержки. Бонапарт это понимал и торопился: он старался использовать эти благоприятные обстоятельства с наибольшей, почти универсальной полнотой.
Пруссия, которая еще недавно заламывала немалую цену за всегда сомнительные посреднические услуги в налаживании связей с Россией, теперь была отставлена. Прусский король высказывал Бернонвиллю желание, чтобы «Пруссия, Франция и Россия шли рука об руку». Но он, как это случалось с ним нередко, опоздал. В услугах Пруссии более не нуждались. Гаугвицу, неизменно руководившему внешней политикой берлинского кабинета, было дано понять, что теперь пришла пора Пруссии выслуживаться перед Францией и Россией. Незаметно, как будто само собой, получалось так, что заносчивый двор Гогенцоллернов должен был свыкаться с ролью просителя[654].
Как бы мимоходом решались частные задачи: 30 сентября в Париже было подписано соглашение с США, восстанавливавшее добрые отношения с заокеанской республикой. Успешно подвигались вперед переговоры с Испанией, начатые договором 1 октября 1800 года в Сент-Ильдефонсе. Уже складывались контуры двусторонней сделки. Инфанту Пармскому «передавалась» Тоскана, отныне именуемая королевством Этрурии. Испания уступала Франции Луизиану в Америке и обязалась, оккупировать Португалию — традиционную опору Британии на Пиренейском полуострове. 29 марта 1801 года с рядом дополнений окончательный договор с Испанией был подписан в Аранхуэце[655].
Труднее всего подвигались дела с Австрией. Казалось бы, после Маренго никакой проблемы более не было. В реляции Павлу I из Теплица 1 (12) сентября 1800 года Колычев писал: «…зная положение здешних дел, предвидеть можно, что правительство не имеет довольно способов к продолжению войны, и, сверх того, может ли оно исправить внутреннее неустройство?»[656]. И тем не менее венский кабинет, как принято было в то время говорить, всячески оттягивал заключение мира с Францией. 20 июня, через пять дней после Маренго, был подписан новый договор с Англией, подтверждавший обязательство австрийского дома продолжать войну; Англия за это должна была уплатить два с половиной миллиона фунтов стерлингов[657]. Но даже если бы деньги были выплачены, а не только обещаны (как это чаще всего случалось), могло ли золото заменить боеспособную армию? «Барон войны» всемогущий Тугут и изворотливый Кобенцль прилагали все старания, чтобы умилостивить Павла и его сановников[658]. Через две недели после Маренго Кобенцль прибыл к Колычеву в Карлсбад по поручению императора Франца; он смиренно домогался возобновления переговоров между двумя дворами и от имени своего государя запрашивал, как угодно императору Павлу вести переговоры — через Кобенцля и Колычева или через Тугута? Ключ к решению проблемы войны и мира был по-прежнему в руках России, но в Вене был утерян ключ к русскому дому как раз в то время, когда недавние противники — Россия и Франция возобновляли прямой разговор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
