жизненный путь которого ее всегда интересовал (она приняла активное участие в коллоквиуме, организованном Парижским институтом славяноведения, который был посвящен теоретику анархизма). Она была связана дружескими узами с семьей Александра Герцена, особенно с его любимой дочерью Татой (она отвечала за ее архив). Обо всем этом мы узнавали случайно, из обрывков разговоров, упоминаний в письмах, чаще всего касавшихся кого-то совершенно другого.
Это замалчивание было связано не только с ней самой. Оно была неотъемлемой частью ее образа жизни. Возможно, сыграла в этом какую-то роль таинственность, свойственная деятельности масонства, но, возможно, в большей степени это стало следствием советского опыта и сознания возможности причинения вреда случайным словом или жестом. В любом случае, в своей обширной переписке с нами она сохраняла максимальную осторожность и предусмотрительность, как правило, она не упоминала никаких имен, лишь давая понять, о ком она пишет. Например, когда в семидесятых годах у нее гостил известный советолог, специалист по истории анархизма Михаэль Конфино, и она хотела с нами поделиться этой новостью, то сообщала, что ее «обычный жилец приедет около 12-го сентября» (письмо от 12 июля 1976 г.). Конфино ей был многим обязан, в том числе при сборе материалов о Нечаеве, о его романе с Татой, через которую он хотел добраться к депонированным у Герцена деньгам «для дела», а также при публикации материалов о Петре Кропоткине.
В принципе, письма Татьяны Алексеевны, а собралось их около сотни, – это шедевр краткого представления информации о собственно ее издательской деятельности, общих знакомых, это собрание крайне скудных признаний о трудностях, возникших при работе над последующими библиографическими изданиями; меньше всего, как обычно, она писала о себе. В конце ее жизни начали появляться короткие замечания о состоянии здоровья (о возрастных проблемах, проблемах с передвижением, падениях) или о зависимости от приходящих друзей, занимающихся покупками и прочим. Но даже тогда на первом плане были вопросы, связанные с работой над изданиями, которые ей было нелегко осуществлять, если добраться до библиотеки вызывало трудности…
Невозможно представить, как Татьяна Осоргина сочетала все эти занятия со своими личными делами – ведь и они также существовали: обширная переписка, которую она вела в течение многих лет с бесчисленными друзьями и знакомыми, а также встречи со многими людьми, интересующимися вопросами, связанными с историей русской эмиграции XIX и XX веков. И конечно русскими масонами. На все это, незнамо как, она находила силы и время.
Силы, время и деньги. Скудной пенсии каким-то чудом хватало, чтобы помочь другим, по ее мнению, более нуждающимся людям. Из опубликованных писем периода оккупации следует, что еще при жизни Осоргина Татьяна в своем саду в Шабри собирала урожай, которым систематически подкармливала недоедавших друзей. Михаил Осоргин часто выражал свое глубокое убеждение, что они нужны не всему человечеству (каковым он так программно пренебрег), а конкретному человеку. Они оба были настоящими общественными деятелями, у них это было, можно сказать, в крови. Недаром Михаила Осоргина арестовали и депортировали из Советского Союза за активное участие во Всероссийском комитете помощи голодающим! Осоргины оба всегда были заняты тем, что помогали кому-то или чему-то. Предметом заботы могла стать ценная уникальная книга, которая должна была оказаться в отечественной публичной библиотеке, или собрание книг, требующее заботы, но, прежде всего, отдельные люди, которым следовало отправить посылку и деньги. Мы это испытали на себе во время военного положения и в последующие годы, когда неожиданно – к нашему смущению – стали приходить отправленные авиапочтой посылки с кофе, чаем и другими продуктами, исчезнувшими с полок магазинов. Иногда их сопровождали забавные трогательные письма, в основном с просьбой не отказываться от этой помощи. В письме от 25 мая 1983 года Татьяна Алексеевна, отмечая, что «наша переписка идет крайне медленно, но и то хорошо», заявляет, что отныне она будет «действовать, не ожидая ничего» с нашей стороны, «так проще». И добавляет: «Пока маленькую посылочку Вам послала (кофе и какао). Не смейтесь надо мной из-за того, что прибавила несколько кусочков сахара и шоколадки. Нужно было заполнить пустое место и нагнать точный вес, вот и все. И действительно, посылка весила 985 гр. – точнее уже невозможно подогнать!».
Татьяна Алексеевна одаривала не только нас. Она также отправляла посылки с едой своим друзьям и знакомым в Советский Союз. Она переживала из-за того, что посылаемое ею может пропасть и поэтому пользовалась любой возможностью, чтобы передать посылку с оказией. И все это она высылала за счет своей скромной пенсии… Такой же скромной, как и ее жилище, в котором была самая простая мебель, которую только можно себе представить, несколько книг (большая часть была отдана в Тургеневскую библиотеку), несколько памятных фотографий, самая необходимая кухонная утварь – для себя и гостей. Как же это контрастировало с квартирой Евреиновой в 16-м округе Парижа, где на стенах висели, казалось, бесчисленные картины и фотографии Николая Евреинова в разные годы жизни и в разных позах, выражающие довольство собой. Но и здесь хозяйка помнила о других, она хорошо знала, что гостей, особенно с Востока, надо, прежде всего, накормить…
Как мы уже писали, письма Татьяны Осоргиной обычно были информативными и редко в них было место для аналитики. Ее нужно было на это подвигнуть. На наш вопрос о месте Бунина во французской культуре она ответила в письме от 3 августа 1974 года, что «никаких особенных связей у Бунина с французскими писателями не было, он плохо знал французский язык и жил очень изолированно. Да и Франция им не интересовалась; был момент интереса в связи с получением им Нобелевской премии, но это очень скоро прошло. Вы ждете установления какого-то влияния на его творчество? Это Ваше дело, я лично его не вижу».
Когда наступили годы горбачевской перестройки, вдруг различные издательства вспомнили о замалчиваемом десятилетиями творчестве эмигрантов, в том числе о творчестве Михаила Осоргина. Татьяна Алексеевна отреагировала на это нетипичным образом. В письме от 14 декабря 1988 года она сообщала, что «не очень склонна принимать все с радостью. Мои друзья в Москве меня упрекают, но я даже публикациям книг М. А. [Михаила Андреевича] не радуюсь. Мне кажется ненормальным, что его буквально сейчас разрывают на части. Сивцев Вражек, возможно, выйдет сразу в трех разных издательствах (если успеет выйти!) и еще будет печататься в большом провинциальном журнале. Как-то мне от этого грустно. Другое дело, Ласунский, я с ним переписываюсь уже 11 лет, и он медленно и верно пробил стену и далее делает намеченное им давно дело».
Речь идет об Олеге Ласунском из Воронежа, в т. ч. специалисте по
