его ребенка, а эта смена не ускорилась, даже скорей замедлилась. Социокультурная же эволюция основана на передаче культурной информации, а эта передача не нуждается в таких жестких интервалах и происходит всё быстрее. За те сто тысяч лет, которые прошли со времени последнего скачка биологической эволюции, создавшего кроманьонцев, социокультурная эволюция преодолела множество ступеней — перешла от палеолита к мезо-, а затем неолиту, затем к бронзовому и железному веку, от собирательского хозяйства к производящему, прошла по всем этапам цивилизации, по всем эпохам истории, а следующего скачка биологической эволюции еще нет! Человек всё еще остается с теми же психофизиологическими задатками, которые хорошо отвечали потребностям первобытного общества, но которые давно (и всё больше) не соответствуют требованиям современности.
Мы приспособлены жить на природе небольшими общинами и охотится на крупную дичь. А вынуждены жить в колоссальных скоплениях себе подобных, в каменных ящиках, разглядывая не мамонтов вдали, а крохотные закорючки на бумаге вблизи. Первый признак дезадаптации — очки. Второй — излишние выбросы адреналина в кровь и все последствия. Естественная агрессия прирожденного охотника не находит удовлетворения. Сгущенность обитания вызывает постоянные стрессы. Пьянство, наркотики — многие люди явно стремятся вырваться из сознательной жизни, из культуры, которая их не устраивает. “Неудовлетворенность культурой” — назвал свою известную работу Фрейд. Хулиганские выходки ради озорства, безмотивные преступления оставляют в остолбенении юристов. Человек болеет рядом болезней, которых практически нет у диких животных: сердечно-сосудистые заболевания, нервно-психические расстройства, рак. Болеет ими только человек — и домашние животные! Самоубийства, истребительные войны совершенно чужды животному миру: животные высших видов (млекопитающие, птицы) в норме не убивает себе подобных.
Как же человек с этим справляется? Всё, что он имеет и что позволяет ему жить в среде, которая совершенно не соответствует его природным данным, наработано КУЛЬТУРОЙ. Культура создала специальные компенсаторные механизмы для выпуска излишней энергии, для выбросов адреналина: многолюдные зрелища — гладиаторы, коррида, петушиные бои, бокс, футбол, хоккей, далее игровой спорт и физкультура (физическая культура'.). Затем система запретов и норм, регулирующих поведение, позволяет ограничить разгул сексуальных, территориальных, имущественных и иных столкновений интересов колоссальных масс людей, живущих на тесных пространствах; искусство и литература формируют мир идеалов и символов, делающих соблюдение этих норм внутренней потребностью человека.
А что происходит, когда по тем или иным причинам в каких-то семьях или каких-то сообществах образуется дефицит культуры? Тогда изнутри человека выскакивает дикарь. Тогда высвобождаются те его инстинкты, которые у обычных современных людей скованы культурными нормами, и человек с дефицитом культуры нарушает эти нормы и связаные с ними юридические законы. А если эти люди собраны в группы, то в этих группах автоматически возрождаются те нормы и те институции, которые ближе к первобытному обществу, потому что таких или подобных норм и институций требует (и после некоторых опытов всё это находит) необработанный культурой коллективный разум.
В своей книге “Перевернутый мир” я писал, что свирепая структура лагерного быта обладает замечательной воспроизводимостью. В тюрьме и лагере для самых несчастных, преследуемых и обижаемых заключенных, чтобы спасти их от гибели, учреждены особые камеры — “обиженки” и такие же отряды, особо охраняемые. Можно было бы ожидать, что в этих убежищах “обиженные” находят мир и покой. Не тут-то было! В “обиженках” немедленно появляются свои воры и свои чушки, а отряд быстро приобретает знакомую структуру — с главвором, главшнырем, пидорами, “замесами” (периодическими избиениями чушков) и всеми прочими прелестями.
В чистом виде (без описания наблюдений) эти выводы были подытожены мною в статье “Мы кроманьонцы: Дезадаптация человека к современной культуре” (конференция “Смыслы культуры” в 1996 г.).
Дискуссия по моим работам, начатая в журнале “Советская Этнография” в 1990 г. продолжается до сих пор. В книге и в этой статье я отмечал, что видимо той же природы и дедовщина в армии. А вскоре эту тему подхватил молодой этнограф Банников, выпустивший ряд статей и книгу “Антропология экстремальных групп” (2002), в которых распространил мои наблюдения и характеристики на широкий круг явлений в армии. В армии есть и свои причины для возникновения дедовщины, но одна из них — большой процент отбывших тюремно-лагерные сроки среди призывного контингента. Однако не все согласны с моими выводами.
Наиболее сильные возражения высказаны талантливым антропологом А.Г.Козинцевым в статье 2004 года “О перевернутом мире (историко-антропологический комментарий к книге Льва Самойлова)”. Козинцев начинает с обзора эволюции лагерной системы в России за 130 лет. “Наша задача, — пишет он, — облегчается тем, что четыре автора — Достоевский, Чехов, Солженицын и Самойлов — описали нам четыре хронологически последовательных момента этого процесса, разделенные интервалами по 3–5 десятилетий. Разумеется, их труды — лишь наиболее крупные вершины среди огромного массива литературы о тюрьме и каторге в нашем государстве. Но и они оказываются вполне достаточны для оценки масштаба происшедших изменений” (Козинцев 2004: 486). Рассмотрев четыре эти вехи — Мертвый дом, Сахалин, ГУЛАГ и Перевернутый мир, — Козинцев отмечает резкое отличие двух первых от двух последних. В двух первых не было той лагерной системы (ЛС), которая как раз и сопоставима с некоторыми установками первобытного общества. Между тем, дефицит культуры был там даже более разительным, чем в ГУЛАГе и Перевернутом мире “финального социализма” (“в «зоне», по крайней мере, все умеют читать и писать”).
“Итак, — заключает Козинцев, — откуда же взялась ЛС? Разумеется, из прошлого. Но не из палеолитического, а из гораздо более близкого — предреволюционного… По-видимому, к главным причинам зарождения и последующего усиления ЛС следует отнести либерально-прогрессивные, а затем и лево-радикальные тенденции государственной политики вообще и либерализацию лагерных порядков по отношению к уголовникам в частности” (с. 487).
В оценке значения “либерально-прогрессивных” и “леворадикальных” тенденций государственой политки я, пожалуй, соглашусь с Козинцевым, но в неожиданном для него ракурсе. Дело в том, что он не подметил одной особенности двух советских этапов развития лагерной системы по сравнению с двумя дореволюционными, — особенности, которая как раз и может объяснить отсутствие на дореволюционной каторге тех первобытных порядков, которые возродились в советских лагерях, а оттуда проникли в тюрьмы. До революции каторга была нацелена только на наказание (возмездие за прегрешения) и устрашение. Поэтому самоорганизация каторжников практически отсутствовала. Одиночка в тюрьме, кандалы
