…Мне снилось, что я превращаюсь в пепел, рассыпаясь сероватыми хлопьями на холодном ветру. Постепенно исчезали кончики пальцев, затем руки, и вот я уже не могу пошевелиться, чувствуя, как вот-вот рассыплется в прах мое отчаянно бьющееся сердце…
Подобные видения были вполне ожидаемы для человека со столь прискорбными жизненными обстоятельствами, поэтому я, проснувшись, утерла холодный пот со лба, пару раз глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение, и снова благополучно заснула.
Следующим гостем моих сновидений стал давешний волкодлак. Он рьяно грыз мою ногу, прерываясь только затем, чтобы злорадно похохотать. Уж не знаю, способны ли на самом деле волкодлаки смеяться, но я вновь проснулась в холодном поту. Рядом с моей кроватью на полу переливчато храпели Виро с Констаном, трогательно укутавшись в одно одеяло. Стало ясно, чем частично был навеян сон про смеющуюся нежить. Дуэт моих соседей по комнате звучал весьма разнообразно, так что в следующем сне мне могли послышаться и джерская музыка, и стоны призраков, и рев мельника. Я накрыла голову подушкой и вновь попыталась заснуть.
В этот раз мне привиделось, что веревка виселицы впивается мне в шею, а жители Эсворда одобрительно хлопают в ладоши, наблюдая, как я задыхаюсь и бьюсь в петле. Впрочем, спать, засунув голову под подушку, изначально было не лучшим решением. Пришлось вновь просыпаться. Отдышавшись, я с ненавистью посмотрела на подушку, потом на храпящих мерзавцев. Спустя мгновение подушка приземлилась на физиономию Констана, который, по моим наблюдениям, храпел громче. Я же попыталась завернуться в одеяло так, чтобы оно одновременно и берегло мой слух, и не мешало дышать. Получилось на диво уютно и тепло. Я с блаженной улыбкой вновь погрузилась в сон.
…Випероморф обвил мою ногу и тащил в глубины омута. Я пыталась стряхнуть его, но он не отпускал и затягивал меня все глубже и глубже. От ужаса у меня отнялся язык, и я могла лишь беззвучно открывать рот, в который вливалась холодная черная вода, пахнущая тиной…
— Госпожа Глимминс! — сурово сказал випероморф, повернувшись ко мне мордой. — Прекратите брыкаться и просыпайтесь!
Тут-то и оказалось, что за ногу, которая торчала из-под одеяла, меня дергает господин Теннонт, и на лице у него застыло еще более неприятное выражение, нежели у випероморфа из моего сна. Я пожалела, что проснулась.
— Что случилось? — сипло спросила я, едва не прибавив: «Я что, проспала время испепеления?»
— К вам очередной жалобщик! — сердито ответил Теннонт. — Избавьте меня от его общества поскорее. Я как раз декламировал стихи дамам, и этот вынужденный перерыв весьма огорчил моих слушательниц. Кто бы мог подумать, что в этой глуши столько людей ценят и понимают искусство декламации!..
— Гм, — сказала я, не решаясь что-либо говорить далее, ведь меня так и подзуживало выложить все, что я думаю и про декламаторов, и про их ценителей, и про визитеров.
Теннонт в ответ хмыкнул еще более саркастически, намекая на то, что не мне с ним соревноваться в искусстве многозначительного хмыканья, после чего удалился.
Виро и Констан продолжали дрыхнуть, я же, шатаясь и зевая, побрела к комоду, на дверце которого висела порядком замызганная тога. Чистые рубахи у меня закончились, равно как и целые штаны, а приличия все же следовало соблюдать, так что без хламиды было не обойтись. В зеркале, которое до этого скрывалось за складками тоги, отразилось ужасное нечто, заставившее меня отшатнуться, издав богохульное восклицание. Синяки под глазами от недосыпа удачно сочетались с настоящими синяками и ссадинами, покрасневший от насморка нос пересекала опухшая царапина, и все это было обрамлено сбившимися в колтуны лохмами. При взгляде на гребень мне внезапно подумалось, что близкая смерть — не худшая участь.
К счастью, у тоги был капюшон, поэтому я натянула его почти до подбородка, нашарила домашние шлепанцы и побрела в гостиную узнавать, какое же еще бедствие свалилось на мою нечесаную голову. Виро бдительно приподнял голову, проводил меня остекленевшим взглядом и захрапел еще до того, как улегся обратно.
…Проситель расположился на скамейке, чуть поодаль от дам, прилежно внимающих Теннонту, который увлеченно рокотал что-то о несчастной судьбе изгнанника в Северных Пустошах. Получалось у него и в самом деле неплохо, по крайней мере, дядька — усатый тощий крестьянин неопределенного возраста — сидел ровно, как отличник в приходской школе, и даже дышал вполсилы, явно впечатленный историей. А заподозрить его в неискренности, в отличие от остальных, повода не было.
Я, стараясь не нарушать торжественности обстановки, прошаркала к нему, дотронулась до плеча и сделала пригласительный жест, указывая в сторону кабинета. Дядька вздрогнул от неожиданности, поднял на меня глаза и внезапно побелел, издав булькающий звук. Я сообразила, как выглядело мое появление в глазах этого тонко чувствующего человека после того, как он несколько минут слушал выразительное описание пристанища демонов, но не придумала ничего лучшего, как похлопать его по плечу еще раз, стараясь, чтобы это выглядело ободряюще. Затем я решительно повлекла его за собой. Должно быть, бедный крестьянин решил, что ему сейчас предстоит увидеть воочию все то, о чем он только что слушал, потому что покорно последовал за мной на нетвердых ногах. Теннонт, не прерывая чтения, из-за которого его брови непрестанно шевелились, проводил нас осуждающим взглядом, который повторила вся группа поддержки в лице присутствующих дам. У меня даже в спине закололо, а крестьянин всхлипнул, не сдержавшись.
В кабинете я расположилась в кресле за столом Виктредиса и в полной мере осознала, как же приятно ощущать, что перед тобой трепещут. Проситель трясся, как овсяный кисель, бросая на меня испуганные взгляды.
— Так, уважаемый. — Голос у меня стал ниже и приобрел шелестящие нотки. — Что привело вас сюда?
Дядька поежился, пару раз беззвучно открыл рот, потом закашлялся и наконец, когда я уже отчаялась услышать что-то внятное, пискнул:
— Помидоры!
— Что — помидоры? — переспросила я уже нормальным голосом и немного сдвинула капюшон, потому что слово «помидоры» никак не вязалось со зловещими интонациями.
— Новейшего сорту помидоры, «Княжеское сердце». — Дядька пришел в себя, и я почувствовала, что еще не раз огорчусь его многословности, так вспыхнули его глаза на последних словах. — Ни у кого таких в Болотцах нету. Я специально из Изгарда семена выписывал, а там их прямиком из Ликандрика получили. Томаты сии характеризуются крайней урожайностью и сочностью, слава о которых дошла до моих ушей в минувшем году. Двоюродный братец жены моей, что в южных землях живет, в письмах своих описывал, что количество плодов превосходит всяческое воображение. А так как наша семья испокон веков держит самую лучшую овощную лавку в Эсворде, то я возгорелся помыслами о сих дивных помидорах, которые, по моим подсчетам, должны были принести в два раза больше прибыли с той же самой площади. Семена, правда, дорогущие, словно их из какого эльфийского дворца прямиком высылают. Поистратился я прилично, однако ж первые ростки утешили меня. До чего ж они были… зеленые! Зеленее, чем обычные помидоры. И стебельки у них были… крючковатее! Эх… не понять этого никому! И как же я холил рассаду, лелеял… Детей своих я не так дарил вниманием и заботою, как эти чудные томаты!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
