Свирепые потоки, окружившие нас, поднимались прямо вверх, крутились и переворачивались, как дерущиеся звери. Снег ревел, как водопад.
Леонтьев повернулся к нам. Очевидно, он что-то кричал. Он стоял в пяти метрах от меня, и лицо у него было красным. Но я его не слышал. Тогда он без всяких слов воткнул в снег лыжную палку. Мы поняли — рыть пещеру!
— Да, негусто, — сказал Борис. — Очень даже негусто.
Мы сидели в углу пещеры у примуса и разглядывали наши богатства. Буханка хлеба, две банки «Осетра в томате», несколько черносливин, три куска сахара. Две пачки сигарет «Астор», которые Леонтьев привез неделю назад из Москвы как диковинку.
Пещеру мы докончили в сумерках. Вход (только по-пластунски) завесили палаткой, чтобы не наметало снегу. На пол положили лыжи, на них спальные мешки. Угол, освещенный свечкой, назывался кухней. Но варить на этой кухне было нечего.
— Ну, ну, выше нос, — сказал Леонтьев. — В этой гостинице мы прописаны только на ночь. Утром вся эта музыка кончится.
— Да, господа молодые офицеры, — сказал Сергей. — Погода шепчет — бери расчет. А уж погода знает, что шептать. Точно. Вот у нас в Одессе такого бы безобразия не допустили. Там на все есть власти.
Мы лежали в спальных мешках и предвкушали завтрашний день. Судьба несла его, как торт на золотом блюде. Мы придем на базу и будем долго разыгрывать Самойловича. Потом Серега вытащит из кармана маленький кусок апатита и скажет: «Интересно, разглядит ли молодой кандидат наук в этом маленьком и малопримечательном камешке некие премиальные суммы?» — «Перестань, — скажет Самойлович, — положи образец туда, где ты его взял». Леонтьев начнет сердиться и будет ругать Серегу — не дурачься. Самойлович наконец всему поверит, кинется к картам, потом без шапки побежит на радиостанцию. Эх! В Москве Лорд, получив телеграмму, будет кричать: «Этого не может быть! Ошибка! Недоразумение!» Ха-ха! Пусть он сам приедет сюда и посмотрит на это недоразумение, около которого будет работать — и хорошо работать — не один рудник!
— Ты жену свою любишь? — вдруг спросил меня Сергей.
— Да. Я ж с ней живу.
— Да нет, я не про это: живу — значит, люблю. Нет. По-настоящему любишь?
— Да.
— Давно вы живете?
— Восемь лет.
— Значит, за первым перевалом?
— Как это?
— Ну вот говорят, что в семейной жизни есть два страшных года — седьмой и одиннадцатый. Два перевала.
— Не знаю. Никаких перевалов у нас не было. Просто любим друг друга, и все. А что, ты жениться собрался?
— Посмотрим, — неопределенно сказал Сергей.
— На Юльке?
— Ну хотя бы на Юльке. А что?
— Ничего.
— Да мы ж просто так с ней. Земляки.
Сергей поворочался в мешке. Что-то ему не спалось.
— Иван Петрович, — громко сказал он, — скоро, говорят, у вас будет пиршество с Натали? Или врут?
Я сильно пнул локтем Серегу. Кретин! В Москве Леонтьева ждали жена и дочь. На базе — Натали. Он метался между этими женщинами уже три года, каждый раз позорно попадаясь на своих нехитрых обманах. Все об этом давно знали, и казалось, не будет нервотрепке конца и вся наша экспедиция, пока существует, должна по углам обсуждать это вечное положение, каждый раз разделяясь на две непримиримые части. Но в последнее время действительно прошел слух, что наш корифей наконец решился. И мы его понимали — в Натали трудно было не влюбиться. На людях они вели себя как муж с женой, никогда никто не слышал, чтобы кто-нибудь из них выходил из общепринятого фарватера. Но по ночам — Господи, это ж экспедиция, что тут скроешь, тем более за фанерными перегородками! — по ночам было слышно, как плачет Натали, а корифей тяжело шагает по комнате. К этому привыкли. Правда, разговаривать на эту тему с самим Леонтьевым как-то было не принято. Человек он взрослый. Кое-кто называл его уже пожилым.
— Нет, не врут, — сказал с раздражением Леонтьев. — Не врут.
За этим повтором, казалось, должна была последовать какая-то речь. Но Леонтьев молчал. И все молчали. Довольно все это неловко было. Заговорил Боря, чтобы, наверное, сменить тему и смягчить эту неловкость.
— Я вот все думаю, Иван Петрович, не ошиблись ли мы в оценке мощности месторождения? Как вы считаете?
— Я спать хочу, — сказал Леонтьев. — На базе разберемся.
Обиделся корифей. Я еще раз ткнул Серегу локтем.
— А чего, спросить нельзя? — виновато шепнул он.
Мы лежали в центре снежного ада, где любые двадцать минут могут выдуть из человека жизнь, заморозить его сердце в стеклянную ледышку, превратить его в сплошное «вчера». Ад грохотал за снежной стеной пещеры и гремел промерзшим брезентом палатки, как жестью…
Я стал засыпать. Мне снились серебряные страны. Я летел над ними, как космонавт, оценивая сверху их красоту, понимая одновременно все, что происходит в любом из этих ущелий, на каждом берегу. Поток информации обо всем этом я воспринимал сразу, сразу же его понимая и запоминая. Мало того, я в то же самое время мог думать и о своих проблемах, которые не касались этих серебряных стран. Например, я решал, где же настоящая жизнь: здесь, где вот я лечу, как космонавт, или там, когда я проснусь и стану геологом. Но эта мысль промелькнула и ушла. Подо мной бились океаны, и солнце, гремя и ликуя, низвергалось на теплую кожу этих земель…
Я открыл глаза. Может, между этими мирами нет связи? Ну, предположим, что они существуют в разных временах или пространствах. А? И ты живешь одновременно дважды — во сне и наяву. Какая же жизнь главнее? Вот же я мгновенно превратился в геолога. Лежу в пещере. И кусок найденного вчера апатита давит мне в плечо… Сколько времени? Темно. И странно… как-то странно. Я пытаюсь повернуть голову и чувствую, что стремительно падаю куда-то вниз! Огромное колесо, приперев меня к своему краю центробежной силой, вдруг крутанулось так, что весь мир опрокинулся… Что за черт! Ребята храпели в своих мешках… Может, я попал в третье пространство — ни сон, ни явь? Я снова повернул голову. Меня снова кинуло в пропасть.
— Иван Петрович! — сказал я.
— Что? О черт!
В пещере было абсолютно темно и необычно тихо. Наверно, пурга кончилась.
Я услышал, как заворочался Сергей.
— Привет вам, тюрьмы короля! — весело сказал он. — Ого! Я, кажется, вчера не пил! В чем же дело?
— Иван Петрович, у меня сильно кружится голова, — тихо сказал Борис.
— Всем лежать, не шевелиться, не разговаривать!
Было слышно, как Леонтьев чиркает спичками. Они не загорались. Потом он почему-то сказал: «Ясно!» — и вылез из мешка. На этот раз спичка чиркнула под потолком пещеры. И свет ее был нестерпим. Леонтьев зажег свечу, укрепил ее под самым потолком. Потом взял лавинную лопатку и, шатаясь, побрел в угол пещеры. Медленно копал там какую-то ямку.
— Мы отравились? — спросил Сергей.
— Наверно.
— Это от рыбы. Точно.
Леонтьев все копал. Комки снега падали на мой спальный мешок. Наконец он бросил копать и стал махать курткой, словно хотел согнать весь воздух в эту ямку. Шагнул в сторону. Откинул полог палатки, занавешивавший вход, и тут же его опустил.
— Нас засыпало лавиной, — сказал он.
Никто не ответил. Мы лежали в мешках. Ночной дурман прошел. Все ясно. Все очень просто. Нас засыпало лавиной. Вон оно что.
Углекислота, которую мы выдыхали, накрыла нас страшным одеялом. И мы отравились. Понятно.
Леонтьев вырыл в углу пещеры ямку и согнал туда углекислоту — она ведь тяжелее воздуха. Сейчас она стояла на дне этой ямки смертоносным озерцом. Ясно. Все ясно. Леонтьев резко дернул палатку — везде шла ровная снеговая стена, и лишь в одном месте из нее выпирал ком мерзлого снега. Здесь вчера был выход.
С этой минуты смерть получила постоянную прописку в нашей однодневной гостинице. Она выглядывала из ямки в углу пещеры, она за ночь так выгнула наш потолок, что мы почтительно сгибались, она сбегала наверх и законопатила нашу нору тоннами снега. Она, очевидно, полагала, что этого достаточно.
Как бы не так!..
— На судне течь, господа молодые офицеры! Имеется возможность пощупать киль, как говорится.
Сергей сидел на куче снега и стаскивал с себя свитер.
— Слушай, брось свои дурацкие шутки. Не время, — сказал Борис.
— Они вам действуют на нервы, полковник?
Борис неожиданно рассмеялся.
— Почему ж это ты меня произвел в полковники? Может, я генерал?
— Потому что настоящий генерал, товарищ Алехин, должен всегда выглядеть молодцевато и подтянуто. А ваша форма одежды говорит сама за себя!
За час работы мы прокопали два метра.
— Эй! — крикнул из забоя Леонтьев. — Дайте лыжную палку!
Борис дал палку, Леонтьев попросил вторую. Дали.
— Не достал, — сказал он, выбравшись из забоя. — Три метра.
Он снял рукавицы и высыпал оттуда снег. Работать собирался Сергей. Он вывертывал карманы, чтобы в них не набился снег, застегивал все имеющиеся пуговицы и молнии на куртке и непрерывно проповедовал:
