— Остался пустяк, — вздохнул Матвей, — чтобы твой муж помер.
— Но ведь это на самом деле пустяк... в свете современной медицины.
До Матвея дошла мысль Лукерьи и испугала его. Видно, недостаточно крепкие нервы оказались у пришельца.
— Ты что, убить его хочешь? — спросил он.
И голос Матвея дрожал.
— Я не убийца и не намерена поднимать руку на законного супруга. С кем же я жить буду тогда? Нет, сделайте так, чтобы я и не заметила. То есть заметила, но только на следующий день.
— А если мы не поможем тебе, коварная женщина, — спросил Матвей. — Ты откажешься от своей затеи?
— Если не поможете, — Лукерья потянулась, запрокинув руки за голову, и ее груди поднялись к солнцу, смутив взор Матвея Тимофеевича, — если откажетесь, то будете иметь дело с нашей доблестной милицией. Потому что я заготовлю заявление, как вы уничтожаете людей и в них вторгаетесь.
— И никто тебе не поверит!
— А вот это мы проверим. Посмотрим.
Лукерья поднялась.
— Мне пора, — произнесла она.
— А может, все же мной обойдемся, — сказал Матвей, но без особой уверенности.
— Я другому отдана, — классически ответила медсестра, — и буду век ему верна, понял?
Матвей подавил злобный блеск своих чужеземных глаз, а из кустов раздался негромкий начальственный голос, который не столько звучал в воздухе, как проникал в мозги:
— Предложение следует обдумать и, возможно, принять. Однако ты, женщина, тоже будешь оказывать нам некоторые услуги.
— По окультуриванию, — хихикнула Лукерья. — Пионер всегда готов!
Она пошла на уколы и в воображении строила абстрактные картины, в которых ее Ромочка с помощью культурных пришельцев сначала немножко помирает, а потом становится молодым и красивым, как Иван-дурак в русской сказке, окунувшийся в соответствующий котел.
Так и день прошел.
6
К дому она подходила неуверенно, даже с робостью.
А вдруг Ромочка уже приболел?
Нет, лучше пускай они его завтра обработают.
И чем ближе она подходила к дому, тем более страдала от вины перед Ромочкой. И в подъезде уже искренне возмечтала, пускай Ромочка как мужчина пользы не представляет, но, главное, он должен остаться жив и здоров. Что она, изуверка, что ли?
Она открыла дверь своим ключом и прислушалась.
Ни звука.
Может, что случилось?
Она кинулась в спальный закуток. Пусто.
Она кинулась на кухню.
На кухне сидел Ромочка и пил чай из самовара — приданое Лукерьи.
Он был нормальным, обыкновенным, если не считать забинтованной головы.
— Явилась не запылилась, — заявил он. — Я тут без тебя и помереть мог, а ты бы и не заметила.
— Что случилось? — И все было забыто. И злодейство, и намерения. Ее крохотулечка приболел.
— А на меня кирпич упал, — сообщил Ромочка не без гордости. — Мало на кого падает, а на меня грохнулся.
— Как? Где?
— Ты не поверишь, прямо на кухне.
— Откуда на кухне кирпич взялся? — Лукерья начала сердиться. Она сочувствует, переживает, а он ёрничает.
— А кто банку с квашеной капустой кирпичом придавил? И на верхнюю полку поставил?
— Ну уж...
А ведь было это, три дня просила Ромочку кирпич принести для этой цели. Пришлось, как всегда, самой кирпич тащить.
— Как ты умудрился, урод?
— Как, как? Качнуло меня, о стенку задел, а ты этот кирпич криво положила — а за ним и банка трехлитровая с капустой.
Он указал пальцем вниз, как памятник Юрию Долгорукому в городе Москве, который таким жестом велел закладывать столицу.
А на полу расплывшейся стаей червяков воняла кислая капуста. Блестели осколки банки. Валялся кирпич с отбитым краем.
— И что? — Лукерья старалась не смотреть на сцену крушения — ей же убирать придется.
— И все. Погиб я и умер безвозвратно. Еще держусь, но скоро кончусь...
Тут Ромочка побледнел и стал оседать. Лукерья подхватила его, дотащила до постели.
Вызвала «Скорую». Пока она мчалась с соседней улицы, Роман скончался. Кровоизлияние в мозг от ушиба.
В первый миг его смерти Лукерья с внутренним содроганием увидела бесплотную тень мужчины, который как бы вошел в бездыханного Ромочку.
— О нет! — закричала она, как трагическая гречанка. — Не смейте!
Никто ее, конечно, не послушался.
Потом приехала «Скорая». Доктор Матвеев — сколько раз они у покойников встречались! — констатировал кровоизлияние и сказал:
— Крепкий он у тебя. Другой бы окочурился.
— Другой бы окочурился, — повторила Лукерья, глядя на воскресающего мужа.
И показалось ей, что он ей подмигивает, что было невероятно.
7
Той же ночью Ромочка напал на Лукерью. Как зверь, истосковавшийся по самке в джунглях. Лукерья трепетала и повторяла:
— Ты не очень, я же отвыкшая!
А он отвечал ей:
— Голову не задевай, голову! У него же сквозная рана до мозга.
Потом спохватывался и поправлялся:
— То есть у меня эта рана. Так сказать, если раны — то мгновенной, если смерти — небольшой.
Лукерья не поправляла оправдывающегося супруга, потому что понимала, что он инопланетянин, прибывший насаждать культуру.
Утром она накормила его блинами. Бывший Ромочка любил блины, а новый, оказывается, их тоже любил. И даже пояснил Луше:
— Ведь тело-то у меня прошлое, а запросы у него прежние, тебе понятно, ласточка?
Так они и жили. Ночи были бурные, днем Лукерья буквально засыпала на ходу, иглу старикам не туда совала.
И надо сказать, что тот, кто из кустов вечером давал указание помочь несчастной женщине, правильно сообразил, что более полезного друга в Великом Гусляре им не отыскать. Лукерья точно указывала им адреса и симптомы безнадежных больных, чтобы можно было погибшего человека сразу спасти, то есть заменить в его мертвом теле жизнь на инопланетную, которая вольет в него силы.
Как-то недели через две после наступления в жизни Лукерьи простого женского счастья, когда оказывается, что муж — это Муж, а не растение в горошек, она готовила на кухне большую яичницу с колбасой из двадцати яиц. И неспроста, потому что в гости к Ромочке пришли Матвей, Тимур и еще один из их начальства.
Они уже привыкли к Лукерье.
И она смирилась с ними — пускай помогают людям, улучшают.
Говорили они по-русски, порой переходили на телепатию, но Лукерья и телепатию теперь понимала.
Занимались они бухгалтерией.
— По Тотемскому району как у нас дела? — спрашивал Матвей.
Ромочка рапортовал:
— Внедрено шестьдесят два, на подходе еще шесть.
Говорил он четко, по-военному, и Лукерье приятно было слушать, какой у нее бравый муж.
Но Матвей был недоволен. Ему было трудно угодить.
— На тридцать процентов плететесь позади графика. Мне страшно в штаб такие цифры посылать. Что они со мной сделают, а?
— Ну, тебя не тронут, — сказал Ромочка. — Ты заслуженный штаб-офицер, шесть походов прошел, две аннигиляции, весь в шрамах и медалях.
— Ну ладно, ладно, — подобрел Матвей.
Лукерья принесла им большую сковородку, они стали есть ложками, нахваливали, а Лукерья спросила:
— А ты, Ромочка, тоже весь в медалях, да?
— Он у нас еще молодой, — засмеялся Тимур.
У него морщины разгладились, волосы потемнели, приходилось красить себя в седой цвет и рисовать морщины фломастером, чтобы люди не подозревали колдовства.
— А аннигиляции проходил?
— Шла бы ты, женщина, отдыхала, чай нам завари, — рассердился почему-то Ромочка.
А Тимур сказал:
— Аннигилируем мы планету только в случае неудачи мирных способов. Или если очень сильное сопротивление. А так обычно обходимся мирным путем.
— Вот и правильно, — согласилась Лукерья и пошла ставить самовар.
Вслед ей послышался тихий смех гостей.
Пускай смеются, подумала Лукерья, с мужиков чего спросишь? Ведь эта порода человечества далеко уступает женщинам по способностям.
А из комнаты слышалось:
— По Пьяному Бору картина положительная. Шестнадцать и три.
— Не скажи, в штабе могут не одобрить. Энергичнее надо работать.
— Как, прости, энергичнее? Куда уж? Ведь люди чаще помирать не стали.
— Надо им помогать, — твердо сказал Тимур.
— Нет! — возразил Матвей. — Только в крайнем случае. И с санкции вышестоящих органов. Так мы можем все дело завалить.
— Ты нелогичен, — сказал Тимур. — Здесь присутствует наш товарищ, который получил тело, потому что мы помогли его предшественнику кирпичом по темечку...
— Ш-ш-ш! — вскинулся Ромочка. — Зачем ты так громко?
— А я думаю, что она отлично знает или хотя бы догадывается, — сказал незнакомый пришелец. — Она сама просила.
