Был он решителен, весел и всегда при деле.
И совсем не похож на бывшего Василия. И эта перемена тоже смущала Лукерью.
С такими мыслями она пришла в дом престарелых к Тимуру Байсуридзе. Там царила суматоха, почти переполох, потому что пришло очередное послание от английской королевы, букет роз и двухгаллоновая, то есть очень большая, бутылка шампанского.
Все собрались вокруг бутылки, позвали механика Федю, он вскрыл шампанское, и пробкой размером с кулак Тимура Георгиевича зашибло.
Он потерял сознание и стал тихо угасать.
Лукерья сидела у его девичьей постельки и напевала колыбельную. Ей было жалко старичка и жалко город, куда английская королева не будет больше посылать телеграмм и бутылок.
Старичок приближался к последнему вздоху, когда в палату вошел почти бесплотный неузнаваемый мужчина.
Когда он приблизился к телу старика и стал всасываться в него, Лукерья воскликнула:
— Ну это слишком! Я народ позову.
Но было поздно.
Байсуридзе тихо вздохнул и отдал богу душу.
А полупрозрачный мужчина скрылся внутри старичка.
Тут старичок окончательно умер, и его смерть — а Лукерья смогла зафиксировать это — продолжалась ровно минуту. После этого Тимур Георгиевич вздохнул, открыл глаза и тихо спросил:
— Никто не заметил?
— Чего не заметил?
— Как я мертвым был.
— А вы мертвым были? — У Лукерьи в голове будто роились тараканы. Они щекотали череп изнутри.
Старичок только что был мертв, а теперь разговаривал.
— Не притворяйся, красотка, — сказал покойник без грузинского акцента.
К счастью, Лукерья не была приучена падать в обморок, так что только пошатнулась.
— Ты третий, — сказала она, взяв себя в руки.
— Это с какой колокольни глядеть, — ответил старичок, потянулся с громким скрипом и добавил: — Сосуды никуда не годятся, мышцы как бумага. Чистить и чистить... Не могли бы уж подыскать чего-то помоложе.
— Зачем? — Лукерья ничего не понимала, и поэтому ее вопросы могли показаться глупыми.
Старичок попытался сесть, но руки-ноги не повиновались.
Лукерья ему помогала, а тут вошел директор дома и принес телеграмму от английской королевы с выражением сочувствия по поводу кончины такого древнего долгожителя. Видно, начальство в суете поспешило информировать королевский дом о потере, не заглянув в палату.
Старичок сначала рассердился, потом сказал:
— Черт с ними, пускай вычеркивают.
Но благородно помог Лукерье вывести из обморока несчастного директора.
— Я бы, конечно, пошел тебя проводить, — сказал Тимур Георгиевич. — Но не могу вызывать излишних подозрений. Я буду постепенно в себя приходить под наблюдением врачей, пускай наблюдают, медики-педики.
И вот в этот момент в Лукерье зародилось подозрение, не подменили ли Байсуридзе, а также остальных покойников. Что-то общее чудилось ей в судьбе всех этих людей.
Но сформулировать свои подозрения она не могла. Ума не хватило.
Какие-то кубики-рубики не складывались, потому что она наблюдала явление, которому на земном языке еще нет названия.
4
Прошло еще несколько дней. И каждый приносил Лукерье тревожные подтверждения: что-то тут не так.
Во-первых, все покойники уже совсем выздоровели и часто встречались на улицах, а вот в поликлинику ходить не желали.
Удивительно, но Лукерье приходилось встречать пациентов и в сопровождении женщин. Ну ладно, юноша Василий — у него возраст такой. А что вы скажете о Тимуре Байсуридзе, которого Лукерья застала вечером в городском парке, через который порой ходила, чтобы сократить расстояние до дома. Он сидел на лавочке, обняв одной рукой за плечи ту самую Пальмиру, простите за выражение, а в другой держал письмо от английской королевы и читал его с грузинским акцентом.
Лукерья даже замерла от изумления. Ну ведь человеку сто десять или сто двадцать! А он красотку за ухо кусает!
— Что? — спросил Матвей Тимофеевич. — Удивляешься?
Лукерья отшатнулась от него — испугалась. Подошел незаметно.
От Тимофеевича пахло мужским одеколоном «Арамис» и мужскими гормонами.
— Пошли по пиву дернем? — спросил он.
И Лукерья согласилась.
Сколько лет не соглашалась ни с одним мужчиной, а тут согласилась. Может быть, любопытство одолело, а может быть, от Матвея так несло самцом во цвете лет, что в ней дрогнуло что-то женское, нежное, податливое.
Они уселись за столик над самой рекой. Оркестр играл нечто возвышенное, быстрое, как сердце на свидании.
— Я, можно сказать, терзаюсь, — сказала Лукерья Маратовна. — Ты мне прямо в тело заглядываешь, а я твой последний вздох на днях приняла.
— Не может быть, — расхохотался Тимофеевич и в один глоток опрокинул в себя пол-литровую кружку.
— А ведь чудес не бывает, — сказала Лукерья, как ее когда-то научил Аркадий Борисович, ее наставник в гигиене и любви. — Это медицинский факт.
Матвей долго хохотал и спросил:
— А можно тебя без отчества называть, просто Лушей?
Словно до этого величал по отчеству. Смешные люди — эти мужчины.
Но когда он в ответ на согласие крепко схватил ее за коленку, Лукерья вырвалась и заявила:
— В принципе я другому отдана и буду век ему...
Слово «верна» изо рта не вылезло, не захотело. Лукерья как бы забыла Пушкина и зарделась, но в темноте не было заметно.
— Я же дурного не желаю, — сказал Матвей. — Я хочу одарить тебя любовью.
Нет, вы только подумайте! Покойный Матвей Тимофеевич таких слов и не подозревал.
И тут в мозгу Лукерьи получилось короткое замыкание.
— Ты не Матвей Тимофеевич! — твердо сказала она. И в памяти ее встал тот бестелесный мужчина, который как бы вошел в тело свежего покойника.
— А кто же я? — Матвей даже не обиделся, но глаза стали внимательные и серьезные, даже прискорбные. — Кто же я такой, если не Матвей Тимофеевич, которого ты в попу колола шприцем? Может, мне раздеться и ты тогда узнаешь?
— Ты не думай, — сказала Лукерья, — в милицию я не пойду.
— А тебе и не поверят.
— И не поверят...
Тут из кустов вышел Тимур Георгиевич, подтянутый и бодрый, несмотря на возраст. В руке была кружка пива.
— Я присоединюсь? — спросил он.
— Не помешаешь, — ответил ему Матвей. — Мы тут о мертвецах разговариваем, может, поможешь Лушке разобраться.
— Чего же не помочь, Лукерья Маратовна, если не ошибаюсь.
Он прихлебывал пиво маленькими глоточками, как гоголь-моголь. Редкие седые волосы от малейшего ветерка поднимались над головой. В остальном он был мужчина что надо.
— Мы ведь с Матвеем как братья.
— Ага, — кивнула Лукерья. Матвей подвинул ей непочатую кружку, в голове немного шумело, и там гнездилась непривычная смелость. — Как братья. И с Васей тоже.
— Не только с ним. Нас уже много, в одном Гусляре...
Байсуридзе замолчал и оглянулся, будто ждал подсказки. И в самом деле из темных кустов тонкий голос подсказал:
— Тридцать два человека.
— Видишь — тридцать два. И скоро будет еще больше.
— И зачем это?
— Внедряемся, — вмешался Матвей. — Окультуриваем Землю. Будем изменять генетический материал. Пора вам втягиваться в общую жизнь цивилизованной Галактики.
— А как вы это... окультуриваете?
— Мы никому не делаем зла, — сказал Тимур Георгиевич. — Ждем, пока кого-то схватит смерть. Неизбежная гибель. И в момент смерти наш человек входит в погибшее тело, оживляет его и существует. Ты же ведь уже догадалась?
— Догадалась, — согласилась Лукерья, допивая вторую кружку. — Как увидела, так и догадалась.
Медсестра врала, потому что даже в тот момент она не совсем догадалась. В нарушение медицинского факта кто-то в кого-то вторгался.
— А потом что будет? — спросила Лукерья.
— А потом нас станет много, мы женимся на вас, земных женщинах, вы родите хороших культурных детей, и постепенно жизнь на Земле станет все лучше и лучше.
С этими словами Матвей нежно, но крепко взялся за коленку Лукерьи, а за вторую, куда нежнее и мягче, ухватился Байсуридзе.
Ах, какая волна желания и страсти накрыла Лукерью с головой.
— Пошли к тебе, — прошептал Матвей.
— Нельзя, — прошептала Лукерья, — мой там пришел, пьяный спит. Как всегда, никакой пользы.
— Знаем, — вздохнул Байсуридзе. — Еще как знаем. Городок наш небольшой, все слухи, сплетни, как лягушки, по луже прыгают.
— Хоть бы его черт прибрал! — в сердцах промолвила Лукерья и осеклась, потому что до сих пор была неравнодушна к своему непутевому.
Провожал ее домой Матвей. Байсуридзе побежал на какое-то другое свидание.
— А тебя дома не хватятся? — спросила Лукерья.
