оружия за границей, снабдить войска обмундированием и провиантом и, наконец, определить дальнейшую стратегию действий.
Все это, в свою очередь, требовало расширения административного аппарата и поиска талантливых администраторов. Многочисленные функции, прежде составлявшие заповедную вотчину военных, были вверены гражданским лицам: инженерам, юристам, врачам. Шарль де Фрейсине, с которым до этого Гамбетта встречался лишь раз, получил должность «делегата» военного министра, став его первым помощником и заместителем. Как показывают воспоминания Фрейсине, назначения совершались Гамбеттой поистине молниеносно, он не очень заботился о четких границах полномочий своих новых сотрудников[996]. Вид более-менее отлаженного механизма новая администрация приобрела лишь по прошествии нескольких недель.
Несмотря на то что Гамбетту как сторонники, так и противники частенько именовали «диктатором», коллегиальный принцип управления был в полной мере сохранен. Во главе Делегации формально оставался триумвират, составленный из Адольфа Кремьё, Александра Гле-Бизуэна и Мартина Фуришона, которые весьма ревниво относились к «узурпации» власти Гамбеттой. Тем не менее, они молчаливо признавали его первенство и чаще всего ограничивались одобрением его решений. Регулярно проходили заседания и делегатов министерств: Клеман Лорьер представлял МВД, де Русси — министерство финансов, граф де Шодорди — МИД и так далее. Франсуа Стинакер принял важный пост генерального директора телеграфных сообщений, Жюль Лекен встал во главе комитета по делам вооружений. Под давлением вала неотложных проблем Гамбетта охотно перепоручал многие вопросы своим доверенным помощникам. Полного согласия, как это бывает практически всегда в случае с бюрократическими структурами, не наблюдалось. В частности, различные управления МВД и военного министерства, несмотря на наличие единого начальника, неохотно делились полученными сведениями и регулярно обменивались взаимными обвинениями по этому поводу[997].
В сложившейся ситуации бесперебойному телеграфному сообщению придавалось особое значение. Все сотрудники почт и телеграфов были освобождены от военной службы даже в рядах оседлой национальной гвардии[998]. В конце войны с переездом из Тура в Бордо размещение разросшейся телеграфной службы Стинакера стало для правительства отдельной головной болью, так как много места требовали ее архивы. За время своего существования Делегация успела обменяться с департаментами более 100 тыс. телеграмм[999]. Связь между Туром и Парижем оставалась ненадежной, но поначалу между двумя центрами управления не было существенных разногласий. Две столицы обменивались сообщениями посредством почтовых голубей, воздушных шаров и лазутчиков, которым иногда удавалось проскользнуть сквозь прусские позиции. Но всего этого оказалось недостаточно для тесной координации военных операций.
Бешеная энергия «диктатора» далеко не всегда встречала у местных властей восторженный прием. В середине октября Гамбетта подытоживал в телеграмме правительству в Париж: «Деревня инертна, буржуазия — труслива, а чиновничество — либо ненадежно, либо пассивно и безнадежно медлительно. Возвращенные из запаса дивизионные генералы являются предметом несказанного раздражения общества, которое они своей вялостью и бессилием сполна заслужили»[1000]. Трудности взаимопонимания между гражданскими и военными властями, безусловно, ослабляли эффективность усилий по организации сопротивления немцам.
Одним из примеров этих усилий могут служить меры, принимавшиеся для того, чтобы затруднить немецкое наступление. В июле 1870 г. никаких планов целенаправленного разрушения путей сообщения в случае отступления армии не существовало. Французским властям приходилось импровизировать в условиях полнейшей неразберихи. Приказы о разрушении мостов и тоннелей неизменно запаздывали, указания военного министра Паликао и министра внутренних дел Шевро противоречили в ряде случаев друг другу. Попытки их реализации вызывали порой сопротивление самого населения. Лето 1870 г. выдалось на редкость жарким, многие реки сильно обмелели, и их можно было перейти вброд. Местные жители поэтому недоумевали по поводу сожжения мостов, видя в этом одни только неудобства для себя, а не для противника[1001].
Организованный характер разрушения коммуникаций приняли только вокруг Парижа в видах организации его обороны. В остальной Франции ситуация мало изменилась по сравнению с паникой августовских дней, оставаясь делом выбора местных военных и гражданских властей. Запросы с мест относительно того, нужно ли разрушать шоссейные и железнодорожные мосты и прочие инженерные сооружения при приближении неприятеля, однако, продолжали поступать в Тур. В конце октября, наконец, Гамбетта своим циркуляром указал префектам, что «разрушением мостов несколько злоупотребляют». По мнению военных инженеров, к которым военный министр считал правильным прислушаться, «это достаточно слабо задержит продвижение противника», и «мы лишь создадим огромные трудности самим себе»[1002]. Решение о разрушениях должно было приниматься исключительно военными властями.
Подобный подход был во многом обусловлен возросшей ценностью таких сооружений. Транспортная сеть Франции во многом была завязана на столицу. С установлением осады Парижа важнейшее звено оказалось разорвано. Администрации в Туре потребовалось искать пути связать регионы в обход столицы. Именно поэтому, в частности, Гамбетта был столь озабочен обороной Дижона — важного транспортного узла, связывавшего все железные дороги на востоке Франции. Важно отметить, что все региональные железнодорожные компании были сохранены в частных руках. В условиях дефицита кадров правительство в провинции просто не могло взвалить на себя прямое регулирование железными дорогами. Комиссары и инспекторы, направляемые правительством для упорядочивания работ промышленных предприятий и железных дорог, редко преуспевали, поскольку были лишены каких-либо серьезных полномочий. Фрейсине даже подозревал железно- дорожные компании в том, что они, спасая свой подвижной состав от опустошений войны, попросту перегнали его часть в Швейцарию[1003].
22 октября был также издан декрет, предписывавший осуществлять эвакуацию продовольствия при приближении неприятеля. Однако исполнялся он столь редко, что военному министру пришлось специально назначить пятерых инспекторов, ответственных за реализацию предписанных мер. Те опирались на содействие делегатов кантонов и мэров коммун. Население, как правило, безропотно расставалось с реквизируемым в обмен на соответствующие боны. И все же достигнутые результаты были весьма скромны[1004].
Между тем, мобилизации все новых категорий граждан и вторжение противника вызвали кризисные явления во французской промышленности: перебои с поставками сырья из-за ухудшения работы железных дорог, нехватка рабочих рук. Все это приводило к приостановке производств, вызывая опасность безработицы. Проблема безработицы, однако, воспринималась скорее как социальная, а не как экономическая. Правительство прибегло к традиционным рецептам организации государственных общественных работ (весьма незначительных по масштабам выделенных средств из бюджета) и финансовой помощи пострадавшим от вторжения, семьям служащих и военнопленным в Германии.
Финансовое положение самой Делегации в Туре при этом оставалось стабильно шатким. В ее распоряжение Парижем с самого начала были предоставлены абсолютно неадекватные задачам финансовые ресурсы: всего лишь 150 млн франков. Предполагалось, что Делегация продолжит собирать налоги, привлекать средства населения по общенациональному займу, а также обратится к ресурсам департаментов. Однако расходы на войну стремительно росли, достигнув 10 млн франков в день. Казна Делегации быстро пустела. При этом было очевидно, что новые налоги попросту не будут собраны и только лишат правительство
