Цукки лежал на обочине дороги нелепым светло-зеленым комком. В нескольких метрах лежали его очки. Одно стекло было цело, другого не было. Можно было не нагибаться к нему, живое тело не могло быть свернуто в такой узелок.
— Пойдем, Фло, — сказал Дэн и потянул ее, как ребенка, за руку.
Она ничего не ответила и покорно пошла за ним. Глаза ее были широко раскрыты и сухи. Пыль над шоссе еще не осела.
Они шли, не оглядываясь, молча. На асфальт выскочила крохотная ящерица, посмотрела на них, вильнула хвостом и исчезла. Боль была сухой и горячей, как песок.
— Фло, — сказал Дэн. Он ничего не хотел сказать, просто произнес ее имя.
Она не ответила, лишь слабо сжала свою ладонь в его руке. У главного шоссе они остановились. Через несколько минут возле них притормозил старенький «шевроле», и водитель — полная старушка с детски розовыми щечками и розовом шляпкой на голове — улыбнувшись, сказала:
— Ну и народ пошел, даже руки не подымут. Сама догадывайся. Садитесь, детки.
— Спасибо, — сказал Дэн, открыл заднюю дверцу и подтолкнул Фло. — У вас тоже розовая шляпка…
— Что значит — тоже? — обиделась старушка.
— Нет, ничего.
— Далеко вам? — спросила старушка, трогая машину с места. Она явно обрадовалась попутчикам.
— Не очень, — сказал Дэн.
— Жаль, я ведь до самого Феникса еду. К внуку. К дочери, конечно, тоже, но главное — к внуку. Парнишка — вы представить себе не можете — пять лет, а озорует на все десять.
Дэн закрыл глаза: лопасти вертолета снова и снова медленно ударяли доктора и швыряли его по земле нелепым страшным комком. Дэн вздрогнул. Горячая ладонь Фло безжизненно лежала в его руке.
— Что это вы притихли, молодые люди? — неторопливо говорила старушка. — Поссорились небось? То-то же. Я, когда со своим стариком ссорилась, места себе не находила. Ходишь, ходишь вокруг, словно неприкаянная. И подошла бы — гора с плеч долой. И гордость держит. Ах, думаю, такой ты, сякой. Чтоб я к тебе первой подошла… Потом, бывало, посмотрим друг на друга и рассмеемся. Так вот…
Старушка, держа руль левой рукой, протянула правую, чтобы включить приемник, и Дэн вздрогнул. У него мелькнула безумная мысль, что сейчас снова их спеленает страшное, противоестественное веселье эйфориков.
Динамик откашлялся, и из него тихо пролилась музыка. Печально пел кларнет. Фло била дрожь. Казалось, что в ней начал работать вибратор, заставляя ее тело все сильнее и сильнее содрогаться.
— …А вообще-то мы редко ссорились, не то что нынешний народ, — бубнила старушка, и видно было, что она уже не особенно рассчитывает на разговорчивость попутчиков.
— Я не могу, не могу, — прошептала Фло.
— Не надо, — мягко сказал Дэн и почувствовал бесконечно печальную нежность к этому существу, сидевшему рядом с ним в чужом, потрепанном автомобиле.
— Я все время думаю об этой штуке у меня в голове, — сказала Фло, — я не смогу жить с нею.
— Так или иначе, у нас у всех в головах приемники, от этого не уйдешь, — прошептал Дон, — важно только, чтобы самому можно было выбирать программу. И при желании выключить…
Георгий Кубанский
ОПАСНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Олег очнулся не сразу. Сперва он увидел плавающую в матовом мареве лампочку. Марево таяло. Из него проступали нависшая над головой верхняя койка, иллюминатор, под ним столик, покрытый серым пластикатом. В углу — черное распятие. На противоположной стене — вырезанные из журналов цветные фотографии. С одной из них девушка в купальном костюме, улыбаясь, подмигнула ему из-под кружевного зонтика да так и замерла с плутовато прищуренным глазом. Внимание Олега задержалось на календаре. Почему на нем десятка? Сегодня же воскресенье, девятое ноября.
Не сразу дошло до все еще мутного сознания: каюта незнакомая, чужая. Где он? Как попал сюда? Олег приподнялся. Закружилась голова. Пришлось снова лечь. Стоило закрыть глаза, и сознание прояснилось. С необычайной четкостью ожили в памяти события последнего часа, минут, незабываемых страшных секунд.
… «Воскресенск» шел по Зундскому проливу малым ходом. Сквозь клубившийся мокрый снег справа просвечивал мутным белым пятном маяк. Олег стоял, опираясь обеими руками на планшир. С утра он чувствовал себя неважно: познабливало, болела голова. Пришлось выйти на палубу, освежиться. На ветру головная боль затихла. Олег стряхнул налипший на стеганку снег и вернулся в салон.
— Где ты бродишь? — окликнул его старшина вахты. — Поднимись к капитану.
Олег был доволен, что старшина избавил его от тягостного безделья. Быстро взбежал он в ходовую рубку, с обычной молодцеватостью вытянулся перед капитаном.
— Смени впередсмотрящего, — приказал капитан.
— Да не засни там, — добавил стоящий в стороне старший помощник Нестерюк. — В проливе суда, что кильки, толкутся во все стороны.
Сказал бы тогда Олег, что неважно чувствует себя, капитан вызвал бы другого, и не произошло того, о чем страшно теперь вспоминать. Но не в характере Олега было уклоняться от работы, да еще такой! На промысле в любую погоду — в волну и мороз, под дождем и снежными зарядами — стоял он у качающегося длинного стола, ни на минуту не прекращая разделки улова. К тому же не в меру осторожный Нестерюк, сам того не замечая, задел самолюбие молодого матроса. И не впервые. Еще год назад вахтенный штурман поставил Олега на перегоне к рулю. Вошел в рубку Нестерюк и сделал замечание, что не положено ставить рулевым матроса второго класса. В ответ штурман значительно напомнил, что по уставу можно ставить матроса второго класса к рулю с разрешения капитана.
Старший помощник пожал плечами и ушел недовольный. А дурной осадок остался у Олега надолго. Уже давно он, матрос первого класса, не раз стоял впередсмотрящим, а Нестерюк… «Не засни там»! Олег с достоинством развернул плечи и, отчеканив: «Есть сменить впередсмотрящего!», вышел из рубки.
Быстро спустился он в каюту, натянул поверх стеганки проолифенный рокон и поднялся на полубак. Пробираясь в темноте между сложенными досками для трюмных чердаков, бочками и рыборазделочными столами, вышел на небольшую площадку у брашпиля, где сгорбился промерзший Антон Сваха.
— Беги, беги, старик! — Олег надвинул шапку поглубже. — В каюте оттаешь.
Нелегко вести наблюдение, когда судно окружено снежной мглой. Утомительно смотреть и смотреть в однообразно колышущуюся белую завесу, время от времени вытирая мокрое от растаявшего снега лицо. Разнообразил томительное дежурство ревевший за спиной через ровные промежутки гудок траулера да голоса с каких-то судов. В густом снегопаде они звучали обманчиво: чаще приглушенно, будто издалека. А то вдруг прорвется вместе с порывом ветра чужой гудок. Впередсмотрящий замрет, не отрывая взгляда от клубящейся мглы, а гудок уже отошел в сторону, заглох.
