Мэри Стюарт
Костер в ночи; Мой брат Майкл; Башня из слоновой кости (сборник)
Mary Stewart
WILDFIRE AT MIDNIGHT
Copyright © 1956 by Mary Stewart
MY BROTHER MICHAEL
Copyright © 1959 by Mary Stewart
STORMY PETREL
Copyright © 1991 by Mary Stewart
All rights reserved
© Т. Жданова, перевод, 2018
© Т. Жданова, М. Жданова, перевод, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018
Издательство АЗБУКА®
***
Писательская судьба Мэри Стюарт сложилась счастливо. Она мечтала писать книги – и они завоевали сердца миллионов читателей, получив при этом высокую оценку критиков, особо отмечавших мастерство в жанре авантюрного романа. Ей, как никому другому, удалось объединить в сюжете лирическую тему, детективные ноты и поистине кинематографический саспиенс.
Первые шаги в литературе Мэри Стюарт сделала именно как автор авантюрных романов и продолжала писать их, несмотря на огромный успех более поздней исторической серии о короле Артуре, в которой был переосмыслен один из главных мифов западноевропейской цивилизации.
Романы Стюарт переводились на многие языки и до сих пор продолжают покорять читающую публику всех стан мира. В 1961 году Ассоциация детективных писателей Великобритании наградила Мэри Стюарт премией «Серебряный кинжал», а в 1968-м она стала членом Королевского общества искусств.
***
Само волшебство и очарование.
New York Times
Мало кто сравнится с Мэри Стюарт – от ее книг и в самом деле не оторваться.
The Daily Telegraph
Костер в ночи
Он, как костер, пылающий в ночи,Так разъярился,Что сам себя в порыве уничтожит.Что ж, последим.
Сирил Тернер. Трагедия мстителяГлава 1
Туманный остров
Начну с того, что родители назвали меня Джанеттой. Нелепое имя, по-моему. Само по себе оно звучит неплохо, но имя такого рода ассоциируется со сладострастными и пышными дамами слегка непристойных картин Тициана. И хотя надо признать, что я действительно обладаю внешностью, которая заинтересовала бы этого венецианского художника, по характеру я – типичное порождение семьи английского сельского священника. Более непохожей на порочных Венер среднего периода Тициана, чем я, трудно даже вообразить. Но все-таки я должна быть справедлива к своим родителям и потому признаюсь сразу: порочность в нашем роду присутствовала – по счастью, разумеется, в прошлом, и тем не менее. А моя мама обладает настолько нежной, чувствительной и художественной натурой, что не увидела ничего предосудительного в том, чтобы назвать свою рыженькую дочь в честь Лисицы Венеры, очаровательной рыжеволосой Джанетты Фокс, известной в былые времена красавицы и грозы Лондона. В те дни титул красавицы писали с заглавной буквы, ибо полагали, что красота – это капитал.
Прелестная Джанетта была никем и ничем; мать ее, кажется наполовину итальянка, если и знала, кто является отцом Джанетты, в этом так и не призналась. Джанетта просто возникла весной 1858 года – Венера, появившаяся на свет из грязной пены викторианского Уайтчепела[1], – и завоевала Лондон на шесть лет.
Ей только-только исполнилось семнадцать. К двадцати годам она успела послужить моделью каждому значительному художнику (воздержался лишь Ландсир, анималист) – ее изображали в каких только возможно аллегорических позах, – а также, если верить свидетельству того же Ландсира, она по очереди побывала любовницей каждого из них.
В 1861 году за свои особые добродетели Джанетта получила заслуженную награду – вышла замуж за баронета. Ему удалось удержать ее достаточно надолго, чтобы она успела произвести на свет двоих детей. Потом она бросила баронета ради очень «современного» художника французской школы, специализировавшегося на обнаженной натуре. Сына и дочь она оставила опозоренному сэру Чарльзу. Первому из вышеупомянутых и предстояло стать моим дедом по материнской линии.
Итак, моя милая, непосредственная, артистичная мама, любившая проводить время в нашем домике в Котсуолде за лепкой горшочков и вазочек и обжигом их в печи в саду, назвала меня в честь беспутной (и знаменитой) прабабушки, не задумываясь о том, каковы будут для меня последствия этого, когда в 1945 году я в свою очередь отправлюсь завоевывать Лондон.
Мне было девятнадцать, еще полгода назад я ходила в школу и вот теперь, окончив курсы манекенщиц в Вест-Энде, начала головокружительную карьеру, приступив к работе в доме моделей. Я снимала с подругой двухкомнатную квартиру, у меня были крошечный счет в банке (подарок от папы), два самодельных горшочка и пепельница (подарок от мамы) и ежедневник (подарок от брата Луция). Чувствовала я себя на верху блаженства.
И когда я продолжала находиться на верху блаженства, галерея Морелли приобрела картину Золлнера «Леди Зеленые Рукава» и Марко Морелли – тот самый Марко Морелли – задумал произвести ею сенсацию. Возможно, вы помните, какая была шумиха?
Кажется, идея Морелли состояла в том, чтобы устроить что-то вроде возврата к искусству после аскетизма и лишений войны. Для реализации такой идеи эта картина подходила более всего. «Леди Зеленые Рукава» была ярким воплощением необузданного, бравурного стиля Золлнера 1860-х годов. На портрете была изображена в полный рост ослепительная дама с томным взором, в центре холста переливались и мерцали яркие драгоценности, перья и расшитый шелк; сомневаюсь, чтобы кто-либо другой смог так чудесно передать цвет и блеск зеленой камчатной ткани рукавов. Как противоядие аскетизму картина действительно производила эффект. Но даже буйство золлнеровского переливчатого зеленого цвета было не в состоянии затмить торжествующей полноты чувства жизни натурщицы или превзойти пламя ее пылающих волос. Это был последний портрет Джанетты Фокс в полном облачении, и своей внешностью она воспользовалась наилучшим образом.
Этим же воспользовались и Морелли и его двоюродный брат Хьюго Монтефиор, модельер, у которого я как раз и работала. Таким образом, ничто не могло помешать замыслу, состоявшему в том, что Монтефиор воссоздаст платье с чудесными зелеными рукавами, а я представлю его на демонстрации картины, что вызовет сенсацию в нужных кругах и тем самым принесет удачу кузенам. И вероятно, мне тоже, хотя, честно говоря, вся ценность этой идеи до меня не дошла, когда Хьюго ее выложил. Я была просто польщена, смущена и сильно взволнована.
Итак, я появилась на вернисаже в платье с зелеными рукавами, и Морелли произвел сенсацию, а я впала в страшную панику при виде светской толпы, и когда дошла очередь до меня, я заговорила таким натянутым и вялым голосом, что мое выступление поставило точку в скучном ненадежном фарсе.
Должно быть, я выглядела бледной копией надменного, поглощенного земными заботами существа, изображенного на холсте, висевшем у меня за спиной, потому что именно такой и воспринял меня Николас Друри, когда, протолкнувшись сквозь толпу, ему удалось наконец мне представиться. Я, разумеется, слышала о нем, и это совершенно не прибавило мне уверенности в себе: в свои двадцать девять лет он имел в активе славу автора трех изумительных книг и репутацию человека с ехидным языком. Я же чувствовала себя так неловко, что стала нести несусветную чушь, а под его насмешливым взглядом и вовсе залепетала как ребенок, что он, слава тебе господи, принял за кокетство.
Через три месяца мы поженились.
Не стану задерживаться на трех последующих годах.
Я, само собой разумеется, была страстно, безумно, безоглядно в него влюблена – глупая девчонка, ослепленная блеском звезды, брошенная в жизнь незнакомую и порой страшную. А Николас, как вскоре стало ясно, сам чувствовал себя не в своей стихии. Он-то надеялся жениться на современной Джанетте Фокс, достаточно искушенной молодой женщине, свободно чувствующей себя в постоянно изменчивом обществе, к которому он привык, а в результате он получил всего лишь Джанетту Брук, недавнюю школьницу, чье умение вести себя с достоинством оказалось техникой, приобретенной в салонах Монтефиора и на фабрике манекенщиц Мэйфейра.
Причиной нашей маленькой трагедии послужило не то, что мы неправильно распределили роли; любовь умеет наводить мосты, и поначалу казалось, что чувство, которое мы испытывали друг к другу, в состоянии заполнить брешь. Николас, так же как и я, старался изо всех сил. Теперь-то я понимаю, что если я и стала более искушенной и мудрой, то Николасу стоило огромных трудов научиться снова быть нежным. Но уже было поздно; собственно говоря, было поздно уже тогда, когда мы познакомились.
Для нас распалась связь времен, брешь была чересчур широка – не десятилетняя разница в возрасте, но дистанция в тысячу лет из-за мировой войны, во время которой я была подростком и которая лишь слегка отразилась на моей жизни. Для Николаса же война все еще продолжалась мучительным кошмаром, она оставила в его сознании шрамы, которые тогда только-только затянулись. Разве могла я, девятнадцатилетняя девчонка, постичь те нервные стрессы, которые преследовали Николаса? И разве он способен был угадать, что под сомнительной маской самоуверенности я скрывала губительные микробы нерешительности и страха?
