о своём путешествии, чтобы передать генерал-лейтенанту Морге.
«Не отступай, не отступай никогда», — говорил ей Альваро.
А она уже неделю как отступила. Изменила слову. Предала его.
Вставай, Исабель! Тебе надо было отдохнуть — ты это себе позволила. Чего ещё ждать? Вставай, иначе нельзя! И здесь, как и везде, чтобы выжить, ты должна обрести силу поддерживать своё положение. Только это тебе и остаётся: наружность. Ведь, если по правде, теперь ты никто. Экспедиция на Соломоновы острова, которой ты так желала, которую повела — провалилась. Ты не открыла Эльдорадо. И отныне ты просто одна из множества вдов без гроша в кармане, выброшенных на этот берег. «В долг дают только богатым», — часто говорил твой отец. А ты одна. Бедна. И побеждена.
Пусть они думают совсем иначе, пусть поверят в твоё торжество! Нужно заставить их даже не восхищаться тобой, а завидовать.
Она села на постель. У изножья сидела на корточках Инес. Исабель вытянула руки вперёд, подняла вверх. Сжала кулаки. Запрокинула голову назад, закрыла глаза, прогнулась, напрягши мускулы спины. Так она сидела долго. Потом понемногу расслабила шею, плечи, руки. И когда всё тело обрело свободу, она издала бесконечно-протяжный вздох, который можно было принять за звук удовольствия или облегчения. Но Инес поняла его правильно. Как боевой клич.
Исабель вскочила с кровати.
— Помоги перенести сундук аделантадо на стол, — велела она. — Подай мне три ключа. Надо точно видеть, в каком мы положении, что осталось у нас. Что я должна продать, что можно оставить. И позови Эльвиру.
В тёмных глазах Инес мелькнула усмешка. Ракушки, по которым она узнавала будущее, не солгали. Хозяйка вернулась к счетам — значит, вернулась к жизни. Служанка смотрела, как она одну за другой вынимает расходные книги, и, наконец, ответила:
— Доньи Эльвиры здесь нет.
— Да, я забыла, ты уже говорила мне. Где же она? У Морги с Киросом?
— На променаде.
— Как, в Маниле есть променады?
— И даже, по её словам, очень красивые. Например, дорога вдоль моря: начинается вон у той башни и идёт к миссии Божьей Матери Мореплавателей в монастыре августинцев. Она там в карете.
— В карете? Донья Эльвира?
— Твоя чтица опять собралась замуж.
— За неделю? Господи Боже мой! С ней не соскучишься. Я думала, она никогда не утешится по своему Буитраго. Но, слушай, это же неплохая новость! Значит, не будет винить моих братьев в своём вдовстве.
— Донья Эльвира очень переменилась.
— Верно то, что она нарушает все обычаи. Она не может выходить замуж без моего позволения. Я обещала её отцу, что она выйдет только за дворянина.
— Он и есть дворянин, только он, как я знаю, никаких обещаний ей не давал.
— Что значит — не давал обещаний? Она же позволяет ему катать себя в карете! Совсем с ума сбрела! И кто же он?
— Твой хозяин, мамите. Каждое утро он приходил передать тебе поклон и спросить о здоровье. И её расспрашивал про тебя. А она всё рассказала, когда он пригласил её погулять по городу.
— Значит, это племянник прежнего губернатора?
— Он самый. Смесь дона Лоренсо... только добрее. И дона Альваро... только моложе.
Позволить себе такое сравнение, посметь судить о хозяевах для индианки было непристойно и оскорбительно. Инес, конечно, хорошо говорила по-испански и знала, что без неё не обойтись. Но не могла не понимать, что перешла все границы.
Исабель схватила её за рукав и поставила на ноги:
— Смотри, не забывайся! Как ты смеешь, Инес? Сравнивать кого-то с аделантадо! Ты, моя самая давняя, самая любимая служанка! Ты! Да за такие слова мне следовало бы тебя продать!
— Я не негритянка, мамите.
— Верно, индианки не рабыни. Они собаки, которые кусают кормящую руку. Вот я тебя и утоплю, как собаку.
Инес не соизволила ответить.
Её молчаливость всегда нравилась Исабель. Инес никогда ни слова не говорила даром.
Если же она теперь так непохоже на себя разболталась — должно быть, хотела что-то ей сообщить.
— Ты что-то знаешь, что надобно знать и мне? — успокоившись, спросила Исабель.
Индианка пожала плечами и ничего не сказала.
— Ладно, — закончила разговор Исабель, — нечего говорить об этой любви! Человек по фамилии Кастро де Риваденейра не женится на какой-то Эльвире Лосано — уж это поверь! Ещё немного, и эту дурочку уже никак не пристроишь. Вопрос закрыт. Одевай меня. Пойдём в китайский квартал.
* * *
Когда донья Исабель явилась из своего жилища, чтобы идти на бал, дон Эрнандо оценил красоту постановки и насладился великолепным зрелищем.
Ничего общего с императрицей в изгнании, какой она была в первый день. И никакого отношения к суровым отзывам доньи Эльвиры. Она по-прежнему носила траур, но вышла без накидки, с непокрытой головой. Ни ожерелий, ни жемчужных серёг. Эльвира сообщила ему, что сеньоре пришлось продать все украшения китайцам из Париана. Это хорошо: гобернадора нуждается в деньгах — значит, и корабль продаст скоро. Но Эльвира не говорила, что в обмен на эти драгоценности она разыскала там же платье, усеянное крохотными зёрнышками гагата, так что теперь вся казалась огромным чёрным бриллиантом.
Дон Эрнандо всегда был ценителем женской красоты. Но эта... Чёрт знает, что такое!
При каждом шаге она, словно взламывая каркас юбки, заставляла свои камушки следовать за изгибами бёдер. А над металлом и камнем, переливавшемся всеми гранями, высилась тяжёлая масса светлых волос, венчавших её золотым венцом и принуждавшая держать голову высоко поднятой.
При свете факелов она прошла через патио. Её тень медленно скользила по столбам аркад. Она была одна. Вопреки этикету, братья не сопровождали её. Только крохотная фигурка чтицы
