Покончив с этим делом, Карл Эдуард подъехал к первым рядам Мак-Иворов, соскочил с коня, попросил у старого Бэлленкейроха напиться из его фляжки и прошел вместе с ними с полмили, расспрашивая их об истории Слиохда нан Ивора, об их родне и связях, ловко вставляя немногие известные ему гэльские слова и выражая горячее желание более углубленно изучить их родной язык. Затем он опять вскочил на коня, догнал конницу Брэдуордина, шедшую в авангарде, остановил ее, осмотрел снаряжение и проверил, хорошо ли она обучена; обратил свое благосклонное внимание на всех старших офицеров и не пропустил даже младших; осведомился о здоровье их супруг, похвалил коней, проехал более часа в обществе барона и выдержал три нескончаемые истории о фельдмаршале герцоге Берикском.
— Ah, Beaujeu, mon cher ami, — сказал он, возвращаясь на свое обычное место в колонне, — que mon metier de prince errant est ennuyeux parfois, Mais courage! C’est le grand jeii, apres tout![224]
Главa LIX СТЫЧКА
Едва ли нужно напоминать читателю, что после военного совета, собранного 5 декабря в Дарби, гайлэндцы, к великому неудовольствию их молодого и отважного вождя, отказались от своей отчаянной попытки проникнуть глубже в Англию и решили возвращаться на север. Отступать они начали сразу и благодаря своей исключительной подвижности превзошли скоростью даже герцога Камберлендского, который преследовал их с огромным отрядом кавалерии.
Это отступление было фактическим отказом от всех блестящих планов повстанцев. Среди них никто не лелеял столь пылких надежд, как Фёргюс, а потому никто не был столь жестоко разочарован такой переменой тактики. На военном совете он спорил или, скорее, протестовал с необычайным жаром, а когда его мнение было отвергнуто, расплакался от горя и возмущения. С этого момента все его поведение настолько изменилось, что в нем с трудом можно было узнать прежний восторженный и пламенный дух, для которого еще неделю назад весь мир казался тесен. Отступление продолжалось уже несколько дней, когда утром 12 декабря в небольшой деревушке на полпути от Шэпа к Пенриту на квартиру к Эдуарду неожиданно заявился предводитель.
Поскольку Эдуард не разговаривал с ним со дня их ссоры, он с некоторой тревогой ожидал от Мак-Ивора объяснения этого непредвиденного посещения. Его удивила и даже болезненно поразила перемена в наружности Фёргюса. Глаза его значительно потускнели, щеки впали, голос звучал вяло; даже походка — и та стала менее твердой и упругой; а одежда, на которую он обращал особое внимание, была наброшена как-то небрежно. Он предложил Эдуарду пройтись с ним вдоль небольшой речки, протекавшей поблизости, и грустно улыбнулся, когда заметил, что Уэверли снимает со стены палаш и застегивает свой поясной ремень.
Как только они вышли на уединенную тропинку у речки, предводитель заговорил:
— Все наше славное предприятие пошло теперь прахом, Уэверли, и я хотел бы знать, что вы намерены делать. Да не смотрите же на меня так. Я вчера получил письмо от сестры, и если бы я раньше знал его содержание, не было бы этой ссоры, о которой я не могу теперь вспомнить без стыда и досады. В письме, которое я ей послал после нашей размолвки, я объяснил, из-за чего она произошла. Теперь сестра пишет, что никогда не поощряла вас и не собиралась этого делать; так что, выходит, я действительно вел себя тогда как сумасшедший. Бедная Флора! Она еще полна бодрости; как убьет ее известие об этом несчастном отступлении!
Уэверли, искренне тронутый глубокой печалью, звучавшей в голосе его друга, от всей души просил его забыть все прошлые разногласия, и они еще раз пожали друг другу руки, но теперь с несравненно большей сердечностью. Фёргюс снова осведомился о намерениях Уэверли:
— Не лучше ли тебе бросить эту несчастную армию и раньше нас добраться до Шотландии, чтобы оттуда переправиться на континент через какой-нибудь порт, который еще остался у нас в руках? Когда ты будешь за пределами Англии, твои друзья без труда исхлопочут тебе прощение; и, по правде говоря, я очень хотел бы, чтобы ты увез отсюда Розу Брэдуордин в качестве своей жены, а Флору взял бы под свое с женой покровительство и тоже захватил с собой. — Эдуард посмотрел на него в изумлении. — Она тебя любит, и ты ее любишь, хоть, быть может, и не отдаешь себе в этом отчета, так как ты вообще не славишься способностью разбираться в своих чувствах. — Последние слова он произнес со слабым подобием улыбки.
— Как! — ответил Эдуард. — Неужели ты советуешь мне бросить предприятие, в которое мы все пустились?
— Пустились? — сказал Фёргюс. — Корабль наш течет по всем швам и идет ко дну. И всем, кто может, пора спускаться в шлюпки и отваливать.
— А что будут делать другие джентльмены? — спросил Уэверли. — И почему ваши гайлэндские вожди пошли на это отступление, если оно так гибельно?
— О, они думают, — ответил Мак-Ивор, — что, как бывало раньше, вешать, обезглавливать и лишать имущества будут преимущественно пограничных помещиков, а их бедность и крепости послужат им достаточной защитой. Они хотят отсидеться в своих горах и, по поговорке, «слушать свист ветра, пока не спадут воды». Но они жестоко ошибаются. Уж слишком часто они донимали своих соседей, чтобы им спустили и на этот раз; нынче Джон Буль слишком перетрусил, чтобы к нему так скоро вернулось его благодушие. Ганноверские министры всегда заслуживали того, чтобы их вздернули на виселицу за их пакости; но сейчас, когда они заберут власть в свои руки, что рано или поздно должно случиться, так как Англия не восстает, а Франция не шлет подкреплений, если они дадут возможность хоть одному клану опять беспокоить правительство, их следовало бы повесить за глупость. Ручаюсь, что они не только обрубят ветви, но примутся и за корни.
— Ты советуешь мне бежать? Скорее умру, чем соглашусь, — сказал Эдуард. — А ты-то сам что думаешь делать?
— О, — ответил Фёргюс уныло, — моя судьба уже решена. Еще сегодня я буду или убит, или взят в плен.
— С чего ты это взял? — сказал Эдуард. — Противник отстал от нас на целый дневной переход, а если он и подойдет к нам, то сил, чтобы дать ему отпор, у нас хватит. Вспомни Глэдсмюр.
— А все же то, что я тебе говорю, — правда, во всяком случае в том, что касается меня.
— И на чем ты основываешь такие мрачные предсказания? — спросил Уэверли.
— На том, что никогда не обманывало никого в нашем роду. Я видел, — произнес он, понизив голос, — Бодах Глас.
— Бодах Глас?
— Да. Неужели ты столько времени прожил в Гленнакуойхе — и никогда не слышал о Сером призраке? Хотя, правда, у нас об этом не очень любят говорить.
— Нет, никогда.
— Да, эту историю тебе лучше было бы выслушать от бедной Флоры. Конечно, если бы эта вершина звалась Бенмор, а то длинное голубое озеро, что доходит до гор, — Лох Тэй или было хотя бы моим собственным Лох ан Ри, местность более гармонировала бы с моим рассказом. Ну что же, присядем на этот бугор, даже Сэдлбэк и Аллзуотер более подходят к тому, что я собираюсь тебе сообщить, нежели английские стриженые изгороди, заборы и фермы. Так вот, слушай. Когда один из моих предков разорил Нортумберленд, в этом набеге он объединился со своего рода вожаком — или предводителем — банды, составленной из южан пограничной области, по имени Хэлберт-холл. На обратном, пути через Чевиотские горы они поссорились по поводу дележа огромной добычи, которую захватили, и от слов перешли к драке. Южане были перебиты все до единого, последним пал их вожак, весь израненный мечом моего предка. С этих пор его призрак всегда является старшему в роде Вих Иан Вора, когда тому угрожает какое-нибудь великое несчастье, но особенно перед смертью. Мой отец видел его дважды: раз перед тем, как попал в плен при Шериф-мюре; другой — утром того дня, когда умер.
— Как ты можешь, дорогой Фёргюс, рассказывать с серьезным видом такой вздор?
— Верить я тебя не прошу, но я говорю тебе правду, проверенную по крайней мере за триста лет; а прошлой ночью я видел этот призрак собственными глазами.
— Расскажи, ради бога, со всеми подробностями!— воскликнул Уэверли.
— Хорошо, но при условии, что ты не будешь шутить над этими вещами. Так вот, с того времени, как началось это несчастное отступление, мне почти не давали спать мысли о моем клане, о падении моего рода и об этом несчастном принце, которого они тащат за собой, как собачку на привязи, не обращая внимания на то, хочет он идти или нет. Прошлую ночь я чувствовал такое возбуждение, что решил выйти прогуляться, в надежде что свежий морозный воздух укрепит мои нервы... если бы ты знал, как неприятно мне рассказывать тебе все это, сознавая, что ты вряд ли поверишь моим словам... Но, как бы то ни было, я перешел по дощечке через соседний ручей и стал прохаживаться взад и вперед, как вдруг в ярком свете луны с удивлением заметил высокую фигуру в сером пледе, который обычно носят пастухи на юге Шотландии. Я пробовал идти то быстрее, то медленнее, но фигура держалась передо мной точно в четырех шагах.
