– Что ты хочешь знать? – спросил Найюр неохотно и недоверчиво.
Он подумал: хорошо, что его тревожит безупречный скюльвендский, на котором говорит северянин. Это ему напоминание. Он понимал, что, как только северянин перестанет его тревожить, он пропал. Вот почему он так часто отказывался разговаривать с этой мразью, вот почему они все эти дни ехали молча. Привычка тут так же опасна, как коварство этого человека. Как только его присутствие перестанет раздражать и нервировать Найюра, как только этот человек станет для него частью обстоятельств, он тотчас же каким-то образом опередит его в ходе событий и станет незримо направлять все его поступки.
Дома, в стойбище, Найюр использовал своих жен как посредников, чтобы изолировать себя от Келлхуса. Это была лишь одна из многих предосторожностей, которые он принял. Он даже спал с ножом в руке, зная, что этому человеку нет нужды рвать цепи, чтобы наведаться к нему. Он мог прийти в чужом обличье – даже в облике Анисси, – подобно тому, как Моэнгхус много лет тому назад явился к отцу Найюра в обличье его старшего сына.
Но теперь при Найюре не было посредников, которые могли бы его защитить. Он не мог положиться даже на молчание, как рассчитывал он сначала. Теперь, когда они приближаются к Нансурии, им поневоле придется хотя бы обсудить свои планы. Даже волкам нужно как-то договариваться, чтобы выжить в стране псов.
Теперь он был наедине с дунианином, и большей опасности он себе представить не мог.
– Эти люди, – спросил Келлхус, – почему они пропустили тебя?
Найюр осторожно взглянул на него. «Он начинает с мелочей, чтобы потом беспрепятственно проскользнуть в мое сердце!»
– Таков наш обычай. Все племена совершают сезонные набеги на империю.
– Почему?
– По многим причинам. Ради рабов. Ради добычи. Но в первую очередь как священнодействие.
– Священнодействие?
– Мы – Народ Войны. Наш бог умер, убит людьми Трех Морей. Наше дело – мстить за него.
Найюр поймал себя на том, что жалеет об этом ответе. Внешне он казался достаточно безобидным, но Найюр впервые сообразил, как много этот факт говорит о Народе, а значит, и о нем самом. «Для этого человека мелочей не бывает!» Любая деталь, любое слово в руках этого чужеземца оборачивались ножом.
– Но как можно поклоняться тому, кто мертв? – продолжал расспрашивать дунианин.
«Молчи, не отвечай!» – подумал Найюр, но против собственной воли объяснил:
– Смерть сильнее человека. Ей и следует поклоняться.
– Но ведь смерть…
– Вопросы задаю я! – перебил его Найюр. – Почему тебя послали убить твоего отца?
– Об этом тебе следовало бы спросить до того, как ты заключил со мной сделку, – лукаво улыбнулся Келлхус.
Найюр подавил желание улыбнуться, понимая, что дунианин рассчитывал вызвать именно такую реакцию.
– Почему это? – возразил он. – Без меня тебе не пересечь степь живым. Пока мы не минуем горы Хетанты, ты мой. До тех пор я еще могу передумать.
– Но если чужеземцу не пересечь степь в одиночку, как же тогда сумел спастись мой отец?
У Найюра волоски на руках встали дыбом, но он подумал: «Хороший вопрос. Он напомнил мне о вероломстве вашего рода».
– Моэнгхус был хитер. Он тайком покрыл свои руки шрамами, но скрывал это под одеждой. После того как он убил моего отца, а утемоты, повинуясь данному слову, вынуждены были его отпустить, он обрил лицо и выкрасил волосы в черный цвет. Поскольку он умел говорить, как будто был одним из Народа, он просто пересек степь, точно один из нас, притворившись утемотом, едущим на поклонение. Глаза у него были достаточно светлые…
Потом Найюр добавил:
– А как ты думаешь, отчего я запретил тебе носить одежду, пока ты был в плену?
– А кто дал ему краску?
У Найюра едва не остановилось сердце.
– Я.
Дунианин только кивнул и отвернулся, обводя взглядом унылый горизонт. Найюр поймал себя на том, что смотрит и ту же сторону, куда он.
– Я был одержим! – рявкнул он. – Одержим демоном!
– И в самом деле, – ответил Келлхус, снова обернувшись к нему. В глазах его было сострадание, но голос его был суров, как голос скюльвенда. – Мой отец вселился в тебя.
И Найюр поймал себя на том, что жаждет услышать то, что скажет ему этот человек. «Ты можешь мне помочь. Ты мудр…»
Снова! Этот колдун снова повторяет тот же трюк! Направляет разговор в нужную ему сторону. Овладевает движениями его души. Точно змея, проверяющая на ощупь один вход за другим. Слабость за слабостью. «Вон из моего сердца!»
– Почему тебя послали убить твоего отца? – осведомился Найюр, хватаясь за этот оставшийся без ответа вопрос как за свидетельство нечеловеческих глубин этого поединка. Найюр понял, что это и впрямь поединок. Он не разговаривает с этим человеком – он сражается с ним. «Я обменяюсь ножами!»
Дунианин посмотрел на него с любопытством, словно устав от бессмысленной подозрительности. Новая уловка…
– Потому что мой отец меня призвал, – загадочно ответил он.
– А это повод для убийства?
– Дуниане оставались сокрыты от мира в течение двух тысяч лет и предпочли бы оставаться сокрытыми до скончания веков, если бы могли. Однако тридцать один год тому назад, когда я еще был ребенком, нас обнаружила банда шранков. Шранков мы уничтожили без труда, однако из предосторожности мой отец был отправлен в леса, чтобы выяснить, насколько велика опасность, что нас найдут. Когда он вернулся несколько месяцев спустя, было решено, что его надлежит изгнать. Он был запятнан, он сделался угрозой для нашей миссии. Миновало три десятилетия, и считалось, что он погиб. Дунианин нахмурился.
– Однако он вернулся к нам, вернулся самым беспрецедентным образом. Он послал нам сны.
– Колдовство, – сказал Найюр. Дунианин кивнул.
– Да. Хотя тогда мы этого не знали. Мы знали одно: что чистота нашей изоляции нарушена, и что источник этого загрязнения надлежит найти и ликвидировать.
Найюр изучал профиль своего спутника, который мягко покачивался в такт легкому галопу коня.
– Так ты ассасин.
– Да.
Видя, что Найюр молчит, Келлхус продолжал:
– Ты мне не веришь.
А как он может ему верить? Как можно верить человеку, который никогда не разговаривает по-настоящему, который всегда только направляет и управляет, бесконечно управляет и направляет?
– Я тебе не верю.
Келлхус снова отвернулся, глядя на расстилающиеся вокруг серо-зеленые равнины. Они миновали холмистые пастбища куоатов и теперь ехали через внутренние плоскогорья Джиюнати. Если не считать небольшого ручья впереди и жидкого частокола кустарников и тополей вдоль его глубокого русла, здешние равнины были голы и безлики, как просторы океана. Только небо, полное облаков, похожих на плывущие горы, обладало глубиной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
