— Ничего.
— Неправда. То есть, в Киеве ничего не было, это точно. А вот в Сигтуне, возможно, было.
— У нас с ней родились две дочери.
Александр чуть не поперхнулся, но быстро спохватился.
— Какие дочери, что ты плетешь!.. А. Понимаю. Шутим. Ладно. Когда я ее встретил, у нее никого не было, за это поручусь. Была в ней тайна…
Знаем, что это за тайна, подумал Хелье. А только не ее это тайна. Амулет ей дал я. Но зачем разочаровывать Александра? Человек он неплохой, обстоятельный.
— Ну, я пойду, пожалуй, — сказал Александр. — К полуночи бы в Киев успеть. А жены моей в Киеве нынче нет. Едет она в края теплые, и через неделю рассчитываю я ее догнать. Эх!
Он хлопнул Хелье по плечу.
— О Ярославе все-таки подумай. И вот что, Хелье. Об этом месте кроме меня действительно никто не знает. Но сменить его тебе пора. Можешь прямо возле Любеча обосноваться, а можешь еще где нибудь. Об одном прошу — если переселишься, дай мне как-нибудь знать. Оставь записку у меня дома, у Швелы, Швела передаст, найдет способ.
Хелье кивнул.
Зайдя во времянку, он некоторое время смотрел на спящую Эржбету. К полуночи она проснулась и захотела пить.
— А кто это — твоя кузина? — спросил Хелье, подавая ей кружку.
— А? Да так… Не важно.
* * *
Как ни утомительна активная жизнь и служба, полное вынужденное бездействие, как оказалось, еще утомительнее. Поэтому, решил Гостемил, следует действовать. Столько, сколько можно, и еще немного.
Две раны — бок и бедро — зажили быстро, но дело было не в них. Там, на хувудваге, в пылу стычки, он их едва заметил. Приведя конников Эймунда в замешательство, рубя направо и налево, он сымпровизировал нечто вроде круговой обороны в одиночку верхом. Этому Хелье его не учил, и теперь, по прошествии времени, Гостемил сомневался, возможен ли такой вид обороны. Скорее всего нет. На него накинулись, и тут же отступили. Двое, а может трое, упали с коней. Остальные решили, видимо, что имеют дело со сверхъестественной силой, и сейчас она, сила, их всех сметет. Но намеренно ли, случайно ли — две лошади столкнулись, одна из них встала на дыбы, подпруга лопнула, Гостемил вылетел из седла, и сверху к нему приложились чем-то тяжелым, дубьем каким-то, и дальше он ничего не помнил.
А очнувшись, он обнаружил, что лежит лицом вниз и не может двинуть ни рукой, ни ногой. И только к полудню его нашли два сердобольных смерда.
При нем был его дорожный мешок и в нем — туго набитый золотом кошель. Его погрузили на телегу и доставили в Киев, где им занялся знаменитый лекарь, излечивший однажды очень богатого печенега от трясучки. Раны промыли, снадобья приготовили, и Гостемил вскоре смог двигать языком. Он потребовал, чтобы его перенесли к нему домой. Кошель исчез, но дома имелись кое-какие ценные вещи — уверял он. Лекарь согласился и получил в награду фамильный кубок Моровичей. Гостемила положили в спальне и оставили на произвол судьбы.
К вечеру появился Годрик, оценил положение, покормил Гостемила, насколько это было возможно, обещал придти завтра, и ушел.
Часа за три, дюйм за дюймом, обильно потея и часто отдыхая, Гостемил привел в движение правую руку. Это было уже что-то. Открылась рана в боку, но это только добавило ему воли. Полночи он занимался левой рукой, а к утру имел в своем распоряжении обе руки, плечи, и часть торса, и мог слегка поднимать и поворачивать голову. В ногах чувствительности не было никакой.
Годрик действительно заглянул, принес поесть, и снова ушел.
Действуя руками, Гостемил транспортировал себя с постели на лавицу. Отдохнув, он ухватился за выступ в стене, подтянулся, и встал в полный рост. Ноги ничего не чувствовали. Гостемил сделал усилие. Ничего. Еще усилие. Сознавая, что хватка слабеет, он оттолкнулся от выступа и упал на руки. Дополз до гостиной. Два часа заняло у него спуститься в сад перед домом. С улицы прохожие наблюдали за передвижениями по саду.
К вечеру, пользуясь немощностью хозяина дома, два бойких подростка-печенега предприняли попытку ограбления. Гостемил, все еще сидевший во дворе, смотрел, как они, нагло переговариваясь и не глядя на него, идут к двери. Глиняная кружка полетела одному из них в голову. Упал, вскрикнув. Второй подросток накинулся на Гостемила с кулаками, и Гостемил, поймав его за рубаху, долго его мучил, лупя по щекам и для большей доходчивости стукая головой о садовый стол, но в конце концов отпустил. Они бы убили его, но за действиями наблюдали с улицы. Раздались восторженные крики, и подростки вынуждены были с позором ретироваться.
Слухи разнеслись по Киеву — мол, живет удалец в доме, сидит всегда в саду, ноги у него немощны, но в руках силища неимоверная.
Все-таки позвоночник поврежден не был. На пятый день упрямых усилий, Гостемил ощутил боль в левой ноге и обрадовался ей. Вскоре нога пришла в движение. Еще через два дня начала просыпаться правая нога. Каждый раз, когда Гостемил спускался в сад, за оградой собирался народ — поглазеть на перамбуляции странного но мужественного человека. Как-то раз, спустившись и путешествуя от стены к дереву, от дерева к дереву, и от дерева к столу, Гостемил бросил взгляд за ограду и нахмурился. Я ведь не скоморох какой и не актер, в самом деле. Что за глупости. Он нацелился на молодое деревце в руку толщиной, переместился к нему, взялся за ствол одной рукой, другой оперся о стол, напрягся, и вдруг, к благоговейному восторгу зевак за оградой, вырвал дерево с корнем. Зеваки замерли, открыв рты. Возможно, они подумали, что сейчас он это дерево съест. Гостемил, сев на садовый ховлебенк, переломил дерево в двух местах, отодрал мешавшие ветки и кору — и получилась не то палка, не то посох. Опираясь на это орудие, Гостемил направился к калитке. По мере того, как он приближался к ним, наблюдающие стали один за другим делать вид, что засмотрелись на сад и Гостемила не намеренно, но по рассеянности, и начали уходить, вспомнив о неотложных делах. Четверо самых упрямых остались стоять на месте. Дойдя до калитки и опираясь на посох, Гостемил обратился к ним с речью.
— Друзья мои, — сказал он. — Народ крещеный! Ни для кого не тайна, что человек в несчастии — захватывающее зрелище. Но во всем следует соблюдать меру. А упорно и поступательно интересоваться следует искусством, историей, естествознанием, и, конечно же, теологией. Это помимо зодчества. Вы знакомы с античностью? Ну так вот. Надеюсь, вы понимаете, о чем я, друзья мои?
Понимали они плохо. Тогда Гостемил, взявшись рукою за изгородь, другой поднял посох и замахнулся им. Теперь его поняли гораздо лучше и быстро разошлись, глупо и нервно улыбаясь.
Постепенно замаячила финансовая неувязка, а именно — не было денег. Годрик не заходил два дня подряд, есть было нечего, кроме яблок в саду. На третий день неувязки в сад вошел незнакомый среднего возраста гость и осведомился, прав ли он, ища здесь болярина по имени Гостемил. Представитель рода Моровичей кивнул. Гость вежливо попросил Гостемила подождать и исчез. Сверд лежал в спальне наверху, да и толку от сверда было нынче мало. Гостемил приготовился к худшему. Вскоре человек вернулся в сопровождении нескольких холопов с торбами. На садовом столе возникли как по волшебству столовые приборы, кубки, бутыли. Серебряные тарелки наполнились яствами.
— Кто же мне прислал все это? — спросил Гостемил.
— Мой повелитель, — ответил гость, — предпочел бы до поры до времени оставаться неизвестным. В виду твоих огромных заслуг, это всего лишь скромный знак внимания с его стороны.
Гостемил подумал, поколебался, и приступил к трапезе. Вино отменное, но с ним пришлось повременить — рано. Еда оказалась замечательная. Пробовал ли ты когда-нибудь, читатель, самоходную стерлядь по-суздальски, с горошком? Эх! А горивелки в огуречном соусе с курбасом? Ну и вот.
Посланец неизвестного доброжелателя стал навещать Гостемила каждый день, приводя с собой все новых людей. Дом убирали и мыли. Меняли простыни. Мало помалу обставляли комнаты новой мебелью такого качества и отделки, что даже Гостемил, человек разборчивый, не мог ни к чему придраться. Настойчивость доброжелателя настораживала. Может, родственник какой, думал Гостемил, разделывая горивелки ножом. И продолжал заставлять себя ходить, с каждым днем все увереннее. Боль в ногах не проходила, но он не обращал на нее внимания.
Годрик перестал заходить совсем.
В середине сентября Гостемила посетил Александр, сообщил, что Хелье, по всей видимости, жив, и он едет его искать — не передать ли чего?
* * *
К концу сентября резко похолодало. Святополк устал ждать вестей из Полонии. Ярослав, сидящий в Любече, раздражал его все больше, и в конце концов князь решил принять меры. Войска частично подтянулись к Киеву из Берестова, частично разошлись и разъехались по домам. Святополк велел Талецу привести столько печенегов, сколько тот сможет, и ранним утром выступил по западному берегу Днепра на север. Ярослав, которому вскоре обо всем доложили, вышел из детинца с дружиной и дал приказ подтягивать окрестные силы. Через четыре дня Святополк и Ярослав стояли друг против друга, войска разделял Днепр, в Днепре плавали задумчиво осетры и ерши, а жители окрестных поселений смекнули, благодаря врожденной прозорливости, что если дело затянется, их будут нещадно объедать, ибо воины не жнут, не сеют, а пищи поглощают значительно больше, чем лилии полевые. У каждого поселянина была, правда, возможность отправить в войско одного из великовозрастных своих сыновей, чтобы жалованием воинским хоть как-то компенсировать нехватку, но самые светлые умы понимали, что сколько сыновей в войско не отправишь, на полях от этого лишнее не вырастет, а сыновья в войске жрут не меньше, чем дома, хорла.
