К. Ч.
Что поделывает Лидочка[417]? Здесь, между нами говоря, Цезарь. Ходит, мерин, по горам, и читает на Большом Седле корректуру Жуковского[418]. Ей не говори, ей будет больно. Он очень мил, здоров, проживет лет сто или больше. Между тем, конечно, в Кисловодске надлежало бы жить ей.
84. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
29 сентября 1937 г. Кисловодск[419]
Милый Коля. Вот наш адрес: Крым, Кореиз, Гаспра, санатория КСУ. 30-го мы едем туда. Спасибо тебе за письмо. Мы узнали из него все детиздатские новости. Должно быть, ты видел мою статейку в «Правде». Я послал ее по телеграфу, телеграмма стоила 136 рублей, и в печати не узнал, так все было перековеркано телеграфом. Погода здесь жаркая, воздух сладок и ясен, какие цветы, какие горы! Не хочется уезжать. Каково-то будет в Крыму? От Бобы мы получили много писем. Он впервые очутился в своей среде — литературной. И там его вполне оценили: я получил оттуда сведения, что и Лавренев, и Зощенко, и другие полюбили его. Не хочешь ли ты приехать на месяц в Крым? Писать здесь отлично, а насчет комнаты я похлопочу. Если хочешь и можешь приехать, телеграфируй. Мама поправляется. Я же как-то сразу постарел, и это, очевидно, надолго. Как твоя «Слава»? Будет новое издание[420]? Целую Марину, Тату. Гульке привет от деда и бабы. Устроилось ли у тебя дело с кино? Пишешь ли ты Ярославский роман[421]?
Твой отец, К. Ч.
85. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
4 октября 1937 г. Сочи[422]
Дорогой Коля. Мы застряли в Сочи. На море был шторм, и мы не решились выехать третьего дня. Сидим в гостинице «Ривьере», гуляем, ездим в Хосту, в Гагры, на гору Ахун. Вчера я купался, катался в лодке. Температура моря 24 градуса, и сочинцы ропщут, что мало. Завтра едем, наконец, в Крым (Кореиз, Гаспра, санатория КСУ). Мама очень поправилась. У нее хороший цвет лица, отличное самочувствие, она целый день на ногах, ее изумительно поправил нарзан. В Кисловодске образовался целый культ Марии Борисовны Ч. — когда мы уезжали, ее поехали провожать поклонники и поклонницы: она получила 6 букетов роз. — Я как будто тоже поправился, но букета не получил ни одного. Здесь был Стенич, мелькнул метеором и умчался в Коктебель к жене. Маму и меня волнует Лидино здоровье. Видел ли ты Бобу? Каковы его планы? Что поделывает Нина[423]? Мама купила для нее какую-то накидку, но еще не послала: так как накидка маме не нравится. Видел здесь Фриму[424] (б. жену Антона Шварца[425]). Она вам кланяется. Привет Гульке, Татке. Марину обнимаю. Ничего не пишу, надоело. Напиши мне в Гаспру письмо. Проси Катю[426] поселиться у нас! Привет ей.
К. Ч.
86. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
19 октября 1937 г. Кореиз[427]
Коля, дорогой! Что же с Гулькой? Надеюсь, уже все обошлось. Таточке скажи, что я был в Артеке, видел пионервожатого Леву, который ей кланяется. Видел Лиду. Говоря между нами — она безумная. Я всю жизнь ненавидел маршаковщину, считал всю редакцию Ленинградского Детиздата — бессмысленной и нелепой, но сейчас мне жалко бедную Лиду[428] до слез… Настроение у меня бодрое; я душевно спокоен. Конечно, Асеев ругал меня не случайно[429], но ей богу нужно быть выше этого. И я — выше. Черт возьми, я 30 лет отдал литературе не для того, чтобы меня волновали Асеевы. Внутренне я от него не завишу. Привет Марине. Мы — из-за Люши — приедем после праздников. Хорошо было бы, если бы ты привез в Москву мою шубу и мой синий костюм — боюсь, как бы в пути не простудиться. Добудь их из недр квартиры — и приготовься к телеграмме о дне выезда. Надо бы присобачить дело так, чтобы ты мог встретить нас на Курском вокзале. Подробности в следующих письмах. Если ты сочтешь по ходу дел необходимым мой приезд раньше, телеграфируй, я приеду.
Кое-что написал, но… неохота работать: болен, устал. Я и бросил.
87. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
2 ноября 1937 г. Кореиз[430]
Милый Коля. Посылаю тебе письмо Эйхлера[431]. Немедленно напиши Андрееву[432]. Непременно приезжай в Москву бороться за книгу о Тихом океане[433]. Понять не могу, почему Томпсон откладывается на 1939 год[434] — это такая насущная книга. Но в общем наши (твои и мои) фонды стоят вовсе не так низко, как мы думали.
Пальто мое пусть сложат вдвое, обвернут газетами и перевяжут бечевкой. Такожде и костюм! Приезжай в Москву международным — легче будет везти эти вещи. Как жаль, что Марина без домработницы. Не привезти ли отсюда хохлушку? Маме лучше. Люша поправляется.
Твой К. Ч.
88. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
Середина ноября 1937 г.[435] Москва
Милый Коля. Мы с тобой тогда очень свирепо накричали на маму. Правда, мы этого не хотели, но так вышло. На маму эта грубость произвела впечатление убийственное: она заболела, у нее обострилась сердечная болезнь, ночь она провела без сна. Поди к ней, загладь свой проступок. Ты вообще по отношению к ней черствоват. Поведи ее в театр, в кино. Вообще отвлеки ее от навязчивых мыслей. Деньги уже переведены ею на твое имя.
Твой Ч.
89. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
18 февраля 1938 г. Узкое[436]
Милый Коля. Чудесно вы надумали — ехать весною в Ялту. Но не будет ли вредно Гульке? Такая перемена климата. И кроме того — от моря далеко. Не хочешь ли ты, чтобы я сделал попытку устроить вас в Бати Лимане? Кажется, мне это удастся. Больно думать, что Марина давно уже не была нигде, кроме Сестрорецка. Ты-то хоть в Переделкине побегал на лыжах с своим лилипутиком, а она совсем закастрюлилась.
Здесь идеально. Московские снега чудесны. Воздух сухой, морозный, пейзажи левитановские, люди хорошие, даже Маршак не мешает. Ходит тоненький, сонненький и совершенно невинный. Мама поправляется; уже не та, какой ты видел ее в Москве, но иногда не спит, иногда жалуется на сердце, но все же приятно слышать ее смех, какого давно уже мы не слыхали до Узкого. Здесь Щепкина-Куперник[437], автор учебника истории Шестаков[438], академик Чаплыгин[439], дочь Станиславского[440] — всё очень милые люди. Я корплю над повестью. Но пишется вяло, и я все время чувствую, что взялся не за свое дело. Она уже набирается и выйдет скоро во 2-м, 3-м и 4-м номере «Пионера»[441].
