— У нас серьезные неприятности, Фрэнсис, — сказал Хок со вздохом, присаживаясь на край постели.
Она по привычке приготовилась к долгим препирательствам и при виде такой полной капитуляции не нашлась что сказать. В красивых темных глазах мужа чувствовалось нешуточное беспокойство. Фрэнсис смягчилась, заметила это и снова взъерошила перышки. Не бывать тому, чтобы она размякла!
— И впредь даже не пытайся держать меня в неведении, Хок!
— Не буду. Я упустил такую возможность. А теперь ешь свой ужин, дорогая.
Он положил себе на тарелку немного жареного картофеля и начал задумчиво жевать.
— Интересно, почему все так пересолено? — спросил он рассеянно.
— Только не бисквит с ромом. Странно, а я бы еще подсолила…
— Плечо сильно болит?
— Почти совсем не болит, только противно ноет. А насчет синяков ты был прав. Плечо похоже на палитру сумасшедшего художника: синее, фиолетовое и местами даже желто-зеленое.
Та же гамма цветов, что и у чепчиков, которые ты поначалу носила, — сказал Хок и многозначительно приподнял бровь. — После ужина у меня будет возможность сравнить, так ли это.
— Если ты надеешься соблазнить меня, лучше сразу выброси эту идею из головы.
— Ну что ты, дорогая, как можно! Я отношусь к твоему телу бережно, забочусь о его здоровье… хотя, должен признаться, некоторые его части вызывают у меня более живой интерес, чем все остальные.
— Хм… могу тебя понять. Например, у тебя есть одно местечко на пояснице, над са-амым началом впадинки… — мстительно протянула Фрэнсис.
Усмешка Хока померкла, глаза затуманились. Он почти почувствовал ее губы, движущиеся по спине сверху вниз.
— Твоя взяла, Фрэнсис.
— Еще мне нравится шерстка на твоих ногах. Она такая… такая ровная, мягкая, кудрявая… словом, волнующая.
— Я сказал, твоя взяла!
— Я забыла упомянуть мышцы в нижней части живота, которые так явно напрягаются, когда…
— Фрэнсис!
Она засмеялась — и пожалела об этом. Еще слишком рано было забывать о том, как он оскорбил ее недосказанностью.
— Но несмотря на все это, ты настоящий дракон!
— Тогда почему ты ни словом не обмолвилась про мой великолепный драконий хвост?
— Хок!
— Ну хорошо, хорошо! Заканчивай ужин, любовь моя, и мы поговорим на интересующую тебя тему. Если ты не против, обсудим все втроем, вместе с отцом. Кстати, вас не осенила разгадка, когда вы обсуждали письмо Амалии?
— Увы, нет. — Она повозила ложкой в суфле из репы и вдруг спросила вполголоса:
— Почему ты стал называть меня «любовь моя»?
— Как же мне тебя называть? «Ненависть моя»? Неожиданно в Хоке родилось чувство протеста. Вопрос Фрэнсис очень напоминал подталкивание к признанию. Но был ли он готов вслух объявить о своей любви? Пожалуй, нет.
— Твой отец сказал, что ты послал Амалии деньги, чтобы она могла оставить Лондон. Это так?
Да, это так.
— Она возвращается во Францию?
— Да, для того, чтобы выйти там замуж. Ее жениха зовут Роберт Гравиньи, он фермер. Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что ему чертовски повезло.
— Как по-твоему, твоя сестра как-то замешана в том, что происходит?
— Вот уж не знаю. Мне остается только молиться, чтобы она была ни при чем.
— Мне понравился Эдмонд, — вздохнула Фрэнсис. — Надеюсь, он даже не подозревает ни о чем.
— Может статься.
— Хотелось бы мне знать, кто из прислуги мог пойти на такую низость по отношению к хозяевам?
— Белвису тоже хотелось бы это знать. И когда он узнает, я не позавидую виновнику.
— А в Ньюмаркет мы все-таки поедем, — осторожно сказала Фрэнсис, не отрывая взгляда от своей тарелки.
— Что?! — взорвался Хок. — Тебе мало того, что уже случилось? Хочется сунуть шею еще дальше в петлю? Нет уж, и думать об этом не смей!
— Тогда надо было с самого начала продать лошадей Эд-монду!
— Это мое дело, что я делаю или не делаю со своей собственностью!
— Ах вот как! — воскликнула Фрэнсис с едкой иронией (в которой Хок с удивлением узнал свою собственную отточенную до блеска едкую иронию). — Наконец-то я вижу твое истинное лицо — лицо полновластного владыки, моего надменного повелителя!
— Если ты будешь и дальше испытывать мое терпение, у меня найдется с чем сравнить тебя. Уж конечно, не с кроткой голубицей!
— Тогда перестань диктовать мне свою волю!
— Я буду поступать так, как сочту нужным, жена. Приказываю тебе закончить ужин, да поскорее!
Хок вовремя заметил, что в его голову вот-вот полетит столик со всей сервировкой, и поспешил предотвратить бедствие.
— Не делай этого, Фрэнсис! Ты повредишь плечо.
— К сожалению, ты прав, — вздохнула она, неохотно отказываясь от искушения. — Хок, неужели мы не можем разумно, без шуточек и подначек, обсудить такой важный вопрос, как скачки?
— Ну я не знаю… все имеет свою цену. Допустим, ты выполнишь свои супружеские обязанности наилучшим образом. Я размякну, сделаюсь благодушным, соглашусь на все…
— А как же мое плечо?
— Можешь не беспокоиться, я буду очень осторожен. — Хок улыбнулся ее недоверчивому виду. — Это ведь несложно на самом деле: я уделю внимание только тому, что находится ниже талии, а все, что выше, пока оставлю в покое. Ну как тебе такой план действий?
— Ты просто бесстыдник!
— А ты раскраснелась, Фрэнсис, — заметил Хок. — Это наводит на разные интересные предположения. Например, если я дотронусь до тебя между твоими восхитительными бедрами, не окажется ли, что ты уже готова принять меня?
Она подхватила столик и попробовала все-таки бросить в его сторону, но плечо отозвалось болью. Столик упал на свое место, приборы качнулись — и крылышко цыпленка плюхнулось на ноги Фрэнсис, прямо в то место, о котором только что рассуждал Хок. Она почувствовала, что соус бешамель, похожий на беловатый кисель, просачивается сквозь ночную рубашку.
Хок с напускным сочувствием зацокал языком:
— Ай-яй-яй! Что же теперь делать? Позвать Агнес? Но что она подумает, когда увидит у тебя между ног это пятно? Боже мой, я заранее сгораю со стыда! Тихо, тихо, а то ты и впрямь вывихнешь плечо еще раз.
Пока он, искренне забавляясь, убирал столик, Фрэнсис напряженно лежала, казалось, тронь ее — и искры посыпятся. Когда он с довольным видом уставился на неприличное пятно бешамели, она не выдержала:
— Подите прочь!
— Кто же тогда избавит тебя от этого безобразия? Или ты предпочитаешь все же похвастаться Агнес… тс-с! Я иду за полотенцем.
Вскоре он вернулся с мокрым полотенцем и бесцеремонно задрал ночную рубашку, оголив Фрэнсис до пояса. В ответ раздался жалобный писк.
— Право, мне жаль переводить впустую такой отличный
