нашей просьбы. Власти, видимо, наскучило слушать, тѣмъ болѣе, что она изволила кидать многозначительные взгляды и порывалась въ сторону, гдѣ скромно, опустивъ голову, дожидалась своей очереди молоденькая и хорошенькая просительница въ черномъ платьпцѣ. Власть безцеремонно осадила Ранова среди самой краснорѣчивой фразы:
— Словомъ, вы желаете вступить въ число колонистовъ? Просите вспомоществованіе казны?
— Да… Только на нѣсколько другихъ основаніяхъ.
— Хорошо-съ, разсѣянно кивнула головою власть. — Имѣйте хожденіе, добавила она и направила собственное хожденіе туда, куда видимо притягивалъ ее магнитъ въ черномъ платьѣ.
Мы поочередно имѣли старательное хожденіе. Каждый день, за исключеніемъ воскресныхъ, праздничныхъ и табельныъ, кто-нибудь изъ насъ торчалъ въ передней извѣстной канцеляріи и возвращался ни съ чѣмъ. Мѣсяца черезъ два только намъ объявили чрезъ полицію, что прошеніе наше, въ числѣ другихъ, будетъ представлено на благоусмотрѣніе такого-то сіятельства, ожидаемаго въ скорости. Отъ этой административной личности зависѣла теперь наша судьба. Легко себѣ представить, съ какимъ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ждали мы пріѣзда этой крупной административной звѣзды!
Нетерпѣніе наше имѣло еще и другое, немаловажное основаніе. При подачѣ нашего прошенія и при словесномъ объясненіи Ранова съ мѣстной властью, присутствовало нѣсколько евреевъ-просителей. Не понявъ ясно, въ чемъ дѣло, эти евреи, однакожъ, смекнули, что мы затѣваемъ что-то такое, что не совсѣмъ согласно съ религіознымъ духомъ рутинистовъ. Въ тотъ же день распространилась о насъ молва по городу. Молва эта, переходя изъ устъ въ уста, въ нѣсколько дней выросла до самыхъ уродливыхъ размѣровъ. Утверждали, что мы затѣваемъ какой-то расколъ, что мы выступаемъ изъ среды евреевъ, что мы создаемъ какую-то новую ересь. Еврейки, пронюхавшія объ этой плачевной затѣѣ, сочли долгомъ предупредить нашихъ женъ въ самыхъ темныхъ выраженіяхъ, совѣтуя имъ принять строгія мѣры къ обузданію мужей. Наша тайна лопнула вдругъ. Начались домашнія сцены, допросы, аресты, слезы, упреки, угрозы и ругань. Болѣе твердые изъ насъ или отмалчивались, или же, откровенно сообщивъ женамъ о твердомъ своемъ намѣреніи, предоставляли имъ свободный выборъ между мужемъ и разводомъ, но слабые наши сотоварищи поколебались и начали вилять. Нѣкоторые изъ членовъ нашего кружка даже перестали посѣщать наши сходки. Будущая наша Аркадія видимо умирала до рожденія. Тѣ, которые цѣпко держались своихъ намѣреній, не унывали однакожь.
Какъ всякому человѣческому ожиданію, наступилъ конецъ и нашему. Чрезъ нѣсколько недѣль прибыла та административная личность, отъ одного мановенія руки которой зависѣло разрѣшеніе вопроса «быть или не быть» для будущей нашей колоніи.
Никогда я не забуду того тоскливаго, сердечнаго трепета, съ которымъ мы явились въ пріемную залу крупной власти. Само собою разумѣется, что пріемная была биткомъ набита просителями и что намъ долго пришлось дожидаться своей очереди.
Сіятельство торжественно приближалось къ каждому изъ ожидавшихъ просителей, величественно принимало бумагу изъ трепетныхъ рукъ и, не развертывая, передавало ее другому лицу, подобострастно слѣдившему за нимъ на цыпочкахъ. Дошла наконецъ очередь и до насъ. Начальство приняло изъ рукъ Ранова докладную записку и, передавая ее своему секретарю, уже повернуло въ противоположную сторону, но, услышавъ нѣсколько дрожавшій басистый голосъ Ранова, остановилось.
— Мы убѣдительно просимъ ваше сіятельство осчастливить насъ скорымъ разрѣшеніемъ нашего прошенія. Желая посвятить себя сельскому хозяйству, мы черезъ замедленіе просимаго разрѣшенія рискуемъ потерять цѣлый годъ времени.
Сіятельство окинуло насъ бѣглымъ взглядомъ.
— Въ чемъ состоитъ просьба этихъ людей? спросило сіятельство у своего секретаря, торопливо пробѣгавшаго между тѣмъ глазами нашу докладную записку.
— Просятъ разрѣшенія той… того… страннаго прошенія и устава, о которыхъ я вчера имѣлъ честь докладывать.
— А!!! воскликнуло какъ-то насмѣшливо сіятельство, сдѣлавъ ловкій пируэтъ и измѣривъ насъ прищуренными глазами. — Вы домогаетесь разрѣшенія того… дурацкаго прошенія, которое вы подали мѣстному начальству?
Отъ подобнаго лестнаго отзыва о нашемъ образцовомъ произведеніи мы онѣмѣли.
— Вы, любезнѣйшіе, добиваетесь какихъ-то особенныхъ правъ и преимуществъ? Какая-нибудь горсть чудаковъ вздумала осчастливить Россію своего готовностью обработывать ея поля, и имѣетъ наглость…
— Ваше сіятельство, пролепеталъ Раповъ — вамъ, быть можетъ, представили нашу покорнѣйшую просьбу не въ томъ свѣтѣ какъ мы…
— Молчать! грозно прикрикнуло сіятельство, топнувъ ногой. — Вы вздумали затѣвать расколъ, сектаторство, какую-то реформу? Знаете ли вы, чѣмъ подобныя шутки пахнутъ?
— Мы полагали…
— Прошу не полагать! Если вамъ угодно пойти въ колонисты, то припишитесь къ прочимъ евреямъ, на общемъ основаніи, безъ всякихъ выдумокъ и умничанья. У насъ нѣтъ ни лучшихъ, ни худшихъ; всѣ вы одинаковы: чваниться нечего.
Униженные, оплеванные, осмѣянные, въ собственныхъ глазахъ, мы выбирались изъ пріемной, понуривъ голову изъ боязни встрѣтить насмѣшливые взоры многочисленной публики, присутствовавшей при нашемъ пораженіи. До самого конторскаго дома мы плелись молча, словно тяжело раненые съ поля проиграннаго сраженія.
На встрѣчу намъ высыпали товарищи, закидавшіе насъ вопросами.
— Неудача, все погибло, отказано, оповѣстилъ я нетерпѣливыхъ.
Такимъ мыльнымъ пузыремъ лопнуло наше намѣреніе. Въ довершеніе нашего позора смѣшная исторія нашего проекта и унизительная сцена, которой подверглась наша депутація, сдѣлались въ тотъ же день извѣстными всему еврейскому обществу. Жены, родственники и знакомые торжествовали, и при каждомъ удобномъ случаѣ запускали шпильки въ самое чувствительное мѣсто нашего самолюбія.
Но пытка наша была непродолжительна.
На еврейскій людъ къ тому времени обрушилось крупное несчастіе. Евреи забыли о насъ, пораженные собственнымъ горемъ.
V. Изъ огня въ полымя
Евреи роптали и плакали навзрыдъ оттого, что законодательная власть вздумала преобразовать ихъ наружную оболочку; оттого, что сила закона коснулась ихъ пейсиковъ и ермолокъ; оттого, что ихъ женамъ запрещалось стричь или брить головы; оттого, что чужая воля наложила руку на ихъ традиціи…
Въ предшествовавшее царствованіе выпалъ на долю евреевъ такой періодъ времени, когда законъ счелъ полезнымъ вмѣшаться въ частную жизнь евреевъ, подвергнуть строгому контролю ихъ дѣятельность и выработать начала преобразованія.
Вся еврейская нація, живущая въ Россіи, по образу и роду занятій каждаго, была подраздѣлена на четыре разряда. Люди первыхъ трехъ разрядовъ: купеческое сословіе, ремесленный и приказчичій цехи, признавались полезными гражданами, всѣ остальные, невходившіе въ составъ первыхъ трехъ разрядовъ, считались трутнями, тунеядцами и паразитами; они составляли четвертый, вредный разрядъ. Этотъ послѣдній разрядъ долженъ былъ подвергнуться усиленной рекрутской повинности, во избѣжаніе которой необходимо было избрать полезный родъ дѣятельности или же приспособить себя къ правильному труду, т.-е. къ земледѣлію. Правительство охотно колонизировало желающихъ, предоставляя имъ льготы, отводя безплатно земли, снабжая средствами для перекочеванія въ мѣста назначенія и предметами первоначальнаго сельско-хозайственнаго обзаведенія.
Сортировка эта сначала испугала евреевъ не на шутку: въ четвертый разрядъ долженъ былъ попасть весь пролетаріатъ, то-есть большая часть евреевъ тогдашняго времени. Но, благодаря порядкамъ того же времени, мѣра эта не достигла желаемой цѣли. Значительное число зажиточныхъ евреевъ, принадлежавшихъ по своей неопредѣленной дѣятельности къ четвертому разряду, перешагнуло въ дешевый третій рангъ
