Поэтому Натин сразу же оценила усилия братьев Эсторских как очень эффективные. Уж кто-кто, а вот она, хоть и недоучившийся, но прогрессор, понимала как РЕАЛЬНО всё происходит в обществах. Особенно революции. Ведь большинство реально успешных и великих революций происходили часто вообще тихо, мирно и без кровопролития. Иногда да, с кровопролитием, но не таким большим, как можно было бы представить по наступившим последствиям.
В памяти людей остаются революции кровавые. А вот те, которые прошли тихо -- о них помнят, но не воспринимают как революции.
Первое, что сделали Эсторские своей пропагандой, это сильно подорвали уверенность западных буржуа в том, что они всецело и всегда правы.
Теперь надо было делать следующий шаг. И Натин надеялась, что его сделает именно она.
Итак... Историки рыли архивы, старинные книги и рукописи.
А она занялась пристальным изучением того, что называлось гордым словом марксизм. Читать всё, что было издано -- неэффективно. Прочитала "Капитал", Прочитала "Манифест". Тут же обнаружила, что теория явно неполная. Но за этой теорией чувствовался некий потенциал. Особенно тот, что явно поднимал людей на борьбу за свои права, за лучшую долю. Но вместе с тем, она чувствовала, что Маркс, будучи всё-таки учёным, не мог остановиться на том, что почитали как Библию его последователи. Он же сам говорил, что "марксизм не догма, а руководство к действию".
Подразумевалось, что теория должна развиваться и применяться в деле.
Пока что Натин видела в последователях только догматизм или жалкие потуги на развитие, которые вырождались быстро в тупейший ревизионизм. Причём ревизионизм с оправданием и возвеличиванием существующих порядков.
Пришлось ехать туда, где хранились труды Маркса. Изначальные. И говорить непосредственно с хранителями наследия. Поначалу, её не поняли. Не поняли, что она ищет. Но потом, где-то были таки откопаны "Экономические тетради" и другие труды Маркса, которые явно были развитием мысли, но остались неизвестны широкой публике.
Как только Натин ознакомилась с ними, то тут же поняла -- это оно!
Пусть и непоследовательно, пусть недостаточно, но было видно, что Маркс был гораздо "менее марксистом" нежели сами современные марксисты. Но главное, что там было -- мысли по поводу "азиатского способа производства" и русской революции. С точки зрения марксистов современных -- крайне крамольные.
Потерев руки и отвалив денежку на скорейшее издание "Экономических тетрадей", того, что было нарыто, на их перевод на русский язык с последующим изданием русской версии, Натин с сознанием исполненного долга укатила.
Не подвели и профессора историки. Они таки выкопали. По их растерянным лицам было видно ясно. И ясно что откопали.
Сейчас они сидели все в кабинете того профессора, которого подрядила Натин. Подчинённые профессора сохраняли каменно-надменное выражение лица. Типа: мы исполнители. Мы всё сделали как надо. Ждём премии. Даже тяжёлая старинная мебель, которой уставлен был кабинет только подчёркивал эту монументальность мин присутствующих.
На Натин иногда бросались заинтересованные взгляды, но было видно, что её побаиваются. Сразу признали за лицо из Высоких. Теперь и тянутся как новобранцы перед сержантом.
В отличие от них, сам профессор пребывал в смятении.
Даже привычная манера среди германцев во время разговора смотреть прямо в зрачки собеседнику ныне его очень сильно напрягала. Не успокоили и традиционные ритуалы приветствия, комплиментов и всего того, что предшествуют светскому разговору. Но в том-то и дело, что разговор предстоял деловой. И он явно не знал с чего начать. Тем более перед такой особой. Явно из высшего света. Которой понадобилось вот это совершенно странное, для таких как она, исследование.
Натин скользнула взглядом по присутствующим, и по-хозяйски сложила руки на стол, приглашая взглядом начать отчёт. Профессор достал папку. Уже прошитую, проклеенную где надо. И остановился, видно не решаясь начать.
- Вы удивлены тому, что нашли? - слегка насмешливо спросила Натин у него поощряя к докладу.
Профессор смутился, замялся ибо слова в глотке застряли. Но справившись с собой он таки промямлил.
- Но это... Этого просто не может быть! Мы проверяли. Мы всё проверили... Мы не знаем...
- Не может быть потому, что считается общепринятым в обществе? - поддела его Натин.
- Мы не знаем, чем это вызвано. - наконец выдал профессор что-то более-менее связное.
- Дайте угадаю! - прищурившись бросила Натин - вы обнаружили, что при феодализме люди питались лучше, чем сейчас, при более прогрессивном строе.
Профессор набычился и покраснел.
Натин кивнула.
- У вас это вызвало... мнэ... когнитивный диссонанс, разрыв шаблона и вы впали в ступор. Ибо считается, что если строй более прогрессивный, то люди должны при нём жить лучше. Так?
- Да. Так. Так должно быть! - выпалил профессор и в этой его фразе прозвучала искренняя обида. Обида на факт, с которым невозможно поспорить. То, что бросила Натин, он понял с трудом. Понял лишь то, что дамочка оказалась не просто слишком умной, как он обнаружил при первом знакомстве. Но ещё и более образованной чем он сам. А это ещё больше заставляло его чувствовать собственное унижение.
До этого, весь мир казался понятным и стройным. Так было и с представлениями о "более прогрессивном строе" о котором трындели на всех углах, о "превосходстве Европейской мысли", о "магистральном пути человечества", которым, как следовало из всего предыдущего только "просвещённая Европа" и следует. Так же было и с представлениями о женщинах, которые суть все дуры и их единственная пожизненная стезя должна быть -- церковь, кухня, дети.
Сейчас профессор чувствовал себя погребённым под обломками своих прежних представлений о реальности.
- Мало ли что "считается"... - развела руками Натин. - учёный имеет дело с фактом. Уж не считаете ли вы, что "если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов"?
- Нет... Нет!
- Вот и я считаю, что вы всё-таки умнее многих своих коллег. Так что же вы обнаружили? Примерно что, как вы поняли, я знаю. Но меня интересуют цифры. Цифры -- они... короли науки.
Профессор не знал что и делать. С одной стороны, ему отвесили крайне лестный комплимент. Как учёному. Но с другой стороны он чувствовал, что его, и его представления, сейчас, просто и без затей, невзирая на личности, хладнокровно ломают через колено.
Он тяжко вздохнул и открыл папку. Отлистал на нужную страницу, упёр палец в строку и прочитал.
- Потребление мяса в конце Средневековья -- 100 килограмм на человека в год. В восемнадцатом и девятнадцатом веках, после перехода на рыночные отношения, установления фермерства -- 20 килограмм на человека в год(29).
- Что и требовалось доказать! - тихо выговорила Натин и аккуратно хлопнула ладонью по столу.
Профессору же это показалось приговором суда. И ударом молотка судьи, что следует после слов "Приговор окончательный и обжалованию не подлежит".
******
- Слушай, брат! А чем таким под конец жизни заболел Жюль Верн? - обратился Григорий к Василию, за завтраком.
- А к чему вопрос? - не сразу сообразив переспросил Василий, так как голова была занята совершенно другим.
- Да вот... Переписываюсь я с этим очень интересным дядькой.
- Ты мне не говорил! - вздёрнув брови бросил упрёк Василий.
- Дык говорю! Я ему сразу же послал ещё когда мы в Гамбурге были первое письмо.
- После, уже в Питере, я с ним более активно стал переписываться. И ты знаешь, он просёк большинство наших проделок! Умнейший мужик. Я, ясно дело, не стал подтверждать или опровергать... Ну сам понимаешь! Переписку могли вскрывать и читать разные прочие...
- А что он, например, просёк?
- Нашу проделку с Ктулху. Даже описал как мы это сделали с его точки зрения. И ты знаешь... Толковое описание! Ну, естественно, с точки зрения технических знаний его эпохи и времени.
- А больше ничего? - обеспокоился Василий.
- Если ты имеешь в виду убиение английского конвоя, то нет. Он меня самого пытал насчёт этой "мировой загадки". Я отбрехался, что "не знаю" и "слишком мало данных для анализа". Кажется удовлетворился... Но ты не ответил на вопрос.
- Какой?
- Что за болезнь у мэтра.
- Ах да!.. У него -- диабет.
- И что ты молчал?!! Чем можем ему помочь?
- Нужен инсулин.
- И что?
