Если Совет надеялся устрашить гостя, если они надеялись принизить его авторитет демонстрацией своей солидарности и торжественности, отнесясь к его появлению с коллективным неодобрением, если они надеялись каким-то образом визуально показать своё численное превосходство, пренебрежительно сравнивая его с одиночеством кардинала — то они жестоко ошиблись.
Кардинал вышел на середину зала, улыбнулся и произнёс:
— Грядут перемены.
* * *
На другом конце города, в тёмных улочках Теплоотвода, массивный мужчина нажал руну активации на рукоятке силовой булавы и сплюнул.
— Я смотрю, — произнёс он, — у вас, детки, нет никакого уважения к старшим.
— З-закон этого не запрещает… — придушенный ответ, похоже, исходил из лежащей у его ног беспорядочной кучи мусора, при ближайшем рассмотрении оказавшейся телом, скрючившимся от боли в позе эмбриона, на щеках и лбу вздувались синяки, из носа текла тонкая струйка крови. Послышался стон.
Нависший над ним великан, свет тускло отражался от сегментированных пластин чёрной брони и купола эбенового лицевого щитка, покачал головой и медленно процедил — слова щёлкали словно зубья шестерни:
— Что запрещает закон, парень, буду решать я, не ты.
Силовая булава вспыхнула фосфорно-голубым, стегнув словно отсветом молнии вдоль улочки и высветив контрастный рельеф её обветшалых строений, засыпанного обломками фундамента и двух её посетителей. По стенам поползли тени, мигая в такт рваному мерцанию.
Булава метнулась по дуге вниз, потянув за собой тени, и, соприкоснувшись с черепом сломленной фигуры, с громким треском выплюнула фонтан ярких искр — вопящая голова лопнула как перезревший плод. Куски разбитого черепа и ошмётки мозга разлетелись, собираясь в лужи и смешиваясь с густой жижей внутричерепной жидкости. Владелец булавы нахмурился и со вздохом деактивировал оружие, раздражённый влажными брызгами на броне.
Ещё одна фигура, точно так же одетая в чёрную как ночь броню, выступила из прилегающей улочки. И отдала честь.
— Маршал, я слышал разряд. Помощь нужна?
Первый мотнул головой и пнул безголовые останки:
— Нет. Догнал карманника, вот и всё.
Новоприбывший подтолкнул труп ногой в тяжёлом ботинке, усмешка мазнула по видимой части лица:
— Самооборона, ведь так, маршал?
— Хех, сам всё понимаешь, — человек глянул на дисплей ауспика, надетого на запястье, и чертыхнулся.
— Проблемы, маршал?
— Опаздываю. У меня назначена встреча с Плюрократией.
— Что-то серьёзное?..
— Да ерунда. Эти надутые ублюдки не могут найти собственную задницу двумя руками, чего уж тут говорить о том, чтобы прижать меня чем-то стоящим.
— У вас неприятности, маршал?
— Ха! Вигиляторы здесь для того, чтобы поддерживать порядок и блюсти закон Императора, помощник. Мы не подчиняемся прихотям жирных политиканов. Запомни, — он снова пнул труп и сплюнул в лужу крови и мозгов. — Вызови команду, пусть приберут это дерьмо.
— Есть, сэр. И удачи с Плюрократией, сэр.
Маршал Делакруа стряхнул остатки крови с булавы и шагнул в тёмный узел улиц, окружавших грандиозный Вершинный квартал.
— Вигиляторы сами хозяева своей удаче, помощник.
* * *
Величественным и пугающим взглядом Арканнис обвёл собравшихся. Он усмехнулся, мигнул и заговорил:
— Я представляю Элюцидиум.
Его голос заставил аудиторию замереть в благоговении. Голос оказывал не звуковое воздействие, он резонировал где-то внутри, запуская свои лапы и когти прямо в сознание.
— Считайте меня… странником. Пионером, если хотите. Я иду впереди Неё, готовлю Ей путь, и Она всегда приходит вслед за мной.
Арканнис перевёл взгляд — более убедительный, чем ствол любого оружия — и сосредоточил внимание на полукруге магусов примациев. Даже те, чьи лица отражали неприкрытое презрение, казались околдованными: брови сведены ясно видимой сосредоточенностью, глаза затуманены от силы, вложенной в слова. Гхейт, с колотящимся сердцем наблюдая из дверного проёма, почувствовал, как воздух становится липким. Психическая мощь взбудоражила затхлость зала.
— Наконец-то, — завёл кардинал, излучая ту малую толику теплоты, на какую были способны холодные черты его лица, — наконец-то, Она с нами. Её час близок. Великая Небесная Матерь приближается. Благословенна будь!
— Благословенна будь! — эхом откликнулась конгрегация. И в этот самый момент, без раздумий ответив на предложенную литанию, собравшиеся молчаливо наделили Арканниса всей полнотой власти, которая ему требовалась. Он завладел Подцерковью без особого сопротивления, как и рассчитывал.
Убеждённость его — уверенность в своем праве — была почти осязаемой, и пока он говорил, и говорил, и говорил, Гхейт чувствовал, как она окутывает его разум, словно наркотик.
* * *
Кардинал кратко обрисовал план. Он сделал выговор слушателям за расслабленность, но похвалил за решимость. Он подробно описал грядущие дни. Он вёл речь с мастерством и изяществом опытного фехтовальщика, завоёвывая уважение вместо того, чтобы требовать результатов, действуя окольными путями вместо того, чтобы раздавать прямые приказы.
Он поведал о том, как поднимется на борьбу Благословенное Освобождение, как они должны будут внести свой вклад в победу, где они должны будут расположиться и в каких количествах, с каким оснащением и экипировкой… Он не оставлял ни единой лазейки для неопределённости или выбора: он говорил — и они верили.
Даже пурии, чьё понимание языка было размыто пеной основных инстинктов, казалось, вдохновились выступлением. Они шипели из своей тени, проводя мягкими пальцами по прозрачным панцирям и чирикая в темноте. Гхейт был благодарен пологу сумрака, что скрывал их — в нём одновременно боролись и гордость, и отвращение за свою наследственность.
Только Отец выводка, раздутый патриарх Подцеркви, не подпал под влияние слов новоприбывшего. Он лишь изгибался и мяукал, слишком пресыщенный, чтобы отреагировать разумно, тем психическим пиршеством, что конгрегация невольно ему устроила.
Скрытный и паразитический, рыскающий в злобном голоде под замёрзшими улицами купола-улья Гариал-Фола, сжимая оружие и кривые когти, культ Небесной Матки зашуршал и зашевелился с растущим шёпотом согласия со словами Арканниса.
Некоторое время спустя, получив указания, собрание разошлось.
Выдержка вторая:
Раздел II («Чтобы вы могли узнать нас»), «Примации: Клавикулус Матри»
По человеческим меркам мы — поразительная порода. Наше происхождение есть наша жизнь, и наша жизнь не принадлежит нам. Мы с готовностью отдаём её ради Матери и таким образом заслуживаем себе место рядом с Ней.
Если мы должны умереть — пусть, мы умрём. Если мы должны страдать — пусть, мы будем страдать. Небесная Матерь останется. Навсегда. Она разбрасывает свои семена впереди себя — предвестников своего пришествия, разносчиков своего божественного замысла. Она сеет. Она множится.
И тогда мужчина, или женщина, принимает семя. Друзья, сверстники, коллеги — они назвали бы это «заражением», если бы узнали. Носитель семени отмечен.
Он, или она, теперь контагий, облагодетельствованный плотским семенем. Всё ещё человек — по большей части — но уже более простой. Очищенный желанием служить. Небесная Матка наделяет своих носителей Целью — даром, невозможным для иссохшего Бога-Трупа.
Носитель размножается. Он берёт женщину, или она берёт мужчину. Находясь во власти инстинктов, они не могут даже понять своего единения: они очищены простотой своих стремлений. Свить гнездо. Плодиться. Размножаться. Их ребёнок уже не человек.
Мы поразительная порода, да.
Мы — раса евгенического слияния. Наш мир — это царство сочетаний: смеси, перетекания, смешения. Ни то и ни другое, мы — божественные полукровки.
Гибриды, все.
* * *
— Это твоих рук дело! Ты пригласил его сюда, так? Я просмотрела записи передач.
— Я и не собирался этого скрывать. Хотя мог бы.
Гхейту голоса казались натянутыми — та часть психического обмена, что наполняла комнату. Архимагус Иезахиль — первая среди магусов культа — гневно наставила палец на магуса Крейсту и поджала бескровные губы. Одинокая прядь волос, эбеновой волной спадавшая с депилированного черепа, скользнула по мантии цвета нефрита, прикрывающей плечи.
— Ты забываешься, Крейста! — она яростно выплёвывала слова. — Не тебе принимать подобные решения!
— Я не забываюсь, — голос Крейсты звучал спокойно и контролируемо. — Просто я боялся, что без моего вмешательства вопрос останется открытым.
— Какой вопрос?
