— Простите, что не встаю, — приветливо говорит он.
Анна с удовольствием отмечает, что открытые и вместе с тем приятные манеры доктора, его непритязательное облачение — темный шерстяной костюм с отложным воротником из простого полотна — производят на Эдварда приятное впечатление. В свои сорок восемь лет доктор Сайденхем все еще очень красивый мужчина: голова его, осененная длинными седеющими волосами, волнами ниспадающими на плечи, держится величественно, на выразительном лице еще не видно глубоких морщин и других примет, свойственных людям его возраста, если не считать складки между бровями, говорящей о том, что этот человек постоянно и сосредоточенно о чем-то размышляет. Увидев это лицо, человек, с ним незнакомый, назвал бы его самоуверенным и высокомерным, но Анна прекрасно знает, что доктор способен на любовь и сострадание к другим людям. Кроме того, как считал ее отец, он может быть и решительным, и смелым, а также невероятно упрямым — последнюю черту доктор Сайденхем нередко приписывал и своему другу.
— Мой ревматизм сегодня что-то меня совсем замучил, — жалуется он.
Хронической подагрой он страдает вот уже почти два десятка лет, а в последние годы на него навалилась куча других болезней. Но он продолжает писать медицинские трактаты, преподавать и заниматься лечебной практикой, причем широко, и в разряд его пациентов входят как нищие бедняки из больницы Святого Варфоломея, так и люди знатные, например Джон Локк и лорд Шефтсбери.
— Входите и будьте как дома.
Он указывает на два стула, завершающие собой уютный полукруг вокруг пылающего камина.
— Анна Брискоу, — голос его звучит с сердечной теплотой, а карие глаза весело сверкают из-под очков, в стеклах которых пляшут языки пламени, — гляжу я на вас и думаю: неужели это та самая девочка, которая только вчера вгоняла в краску моих студентов? Когда-то она частенько приходила сюда со своим отцом, — поясняет он Стратерну, — а также посещала с ним его пациентов. В шестнадцать лет она знала о медицине больше, чем двадцатидвухлетние выпускники Оксфорда или Кембриджа.
Нечаянное воспоминание доктора Сайденхема о прошлых днях вызывает у нее странное чувство: с тех пор произошло столько событий, что ей кажется, будто он говорит о ком-то другом, что все это было в какой-то другой жизни.
— По-моему, вы слишком великодушны ко мне, — улыбается Анна, хотя действительно, она прекрасно помнит, какими невеждами казались ей тогда выпускники университета.
Искорки в глазах его гаснут.
— Я очень жалею, что не смог присутствовать на похоронах вашего отца в прошлом году.
— Вашего письма с выражением соболезнования было вполне достаточно, — искренне говорит Анна.
— Не могу согласиться с вами, но я жил в деревне в то время и был не способен к такому путешествию. Очень жаль, поскольку нет ничего полезнее для здоровья и целительней для подагры, чем движение и свежий воздух. Но, увы, не пустили другие болезни.
— Для подагры вы рекомендуете движение и свежий воздух? — переспрашивает Эдвард.
— Верховая езда для тех, кто может, а для тех, кто не способен, — ежедневная прогулка в коляске. А также постоянное употребление пива в небольших дозах и ранний отход ко сну, не позже девяти вечера, — отвечает он Эдварду с улыбкой, — Вы удивлены? Не верьте вздорным слухам, которые ходят обо мне по городу. Большинство этих слухов — сущая чепуха, нелепые сплетни, которые сочиняют обо мне люди пристрастные. После того как больным оспой я стал рекомендовать охлаждающие процедуры, всюду стали рассказывать, что я выволакиваю пациентов из их постелей и сажаю в ванну с ледяной водой. Это все чепуха, конечно. Но если берешь на себя смелость быть непохожим на других, приходится мириться. Некоторым, например, не нравится, что я не прописываю больным много лекарств. Но ведь часто бывает так, что лучше оставить больной организм в покое, чтобы на него благотворно воздействовал величайший из врачевателей — время. Правда, от такого лечения ни врачи, ни фармацевты не становятся богаче.
Он тихо, как бы самому себе, усмехается и качает головой, словно сам удивляется собственным причудам.
— Но что-то я заболтался. Мне кажется, вы явились ко мне совсем не для того, чтобы выслушивать мои теории врачевания.
— Доктор Сайденхем, — начинает Анна, — мы с доктором Стратерном обнаружили нечто ужасное. Мой отец был убит вовсе не уличным грабителем, но человеком, у которого были для этого какие-то темные мотивы. Пока мы не знаем, кто это. Но мы уверены, — она бросает быстрый взгляд на Эдварда, который серьезно кивает в ответ, — что гибель моего отца каким-то образом связана со смертью сэра Генри Рейнольдса, а теперь еще и совсем недавним убийством дяди доктора Стратерна, сэра Грэнвилла.
— Сэра Грэнвилла Хейнса? — удивленно переспрашивает доктор Сайденхем.
— Да.
— Я об этом еще не слышал.
Он с недоумением смотрит на Эдварда.
— Это случилось буквально только что, — отвечает тот.
— Да-а, это действительно ужасно.
Складка на лбу его становится глубже — он пытается осмыслить то, о чем только что узнал.
— Мы считаем, что все эти убийства имеют какое-то отношение к тому времени, когда мой отец был в Париже и был врачом принцессы Генриетты Анны, — продолжает Анна, — Он когда-нибудь разговаривал с вами о том времени?
Доктор задумчиво смотрит на пламя. Наконец решительно поворачивает голову и заглядывает Анне прямо в глаза.
— Отец вам когда-нибудь рассказывал, почему он оставил двор?
— В общем-то, нет. Говорил только, что он поссорился с лордом Арлингтоном.
— Это была не совсем ссора. Ваш отец отказался сделать то, о чем попросил его лорд Арлингтон.
— А именно?
— Солгать.
Доктор Сайденхем наклоняется вперед, словно собирается встать, но как только ноги его касаются пола, гримаса боли искажает его лицо.
— Доктор Стратерн, не будете ли вы столь добры?
— Разумеется, что я должен сделать?
— На верхней полке вон того шкафа, — говорит он, протягивая руку, — стоит шкатулка вишневого дерева. Пожалуйста, принесите ее мне.
Эдвард достает шкатулку и кладет ее на протянутую ладонь доктора Сайденхема. Внутри лежит стопка пожелтевших от времени бумаг: юридические и другие документы, старые письма. Он достает лежащий на самом дне сложенный лист бумаги, на котором видна сломанная восковая печать. Пристально смотрит на него, словно еще не совсем уверен, что с ним делать.
— Сэр, — говорит Анна, — если это письмо может пролить свет на тайну убийства моего отца, я считаю, что имею право взглянуть на него.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
