Хотя, иногда у меня руки чесались кое-кого отошлёпать от души.
- Как цинично! – возмутилась я, а он уже перевернул меня на спину, устроившись сверху, и лишь посмеивался на мои попытки укусить его или ударить.
- Это значит, я забираю вас обоих? – поддразнивал он меня. – Имей в виду, я рассчитываю, что Ронбери будет писать отчёты о наших путешествиях, но когда мы окажемся в постели, гони этого насмешника прочь. А то я за себя не отвечаю, могу с ним и подраться.
- Вас не понять, - я надула губы. – То он вам нужен, то вы требуете его прогнать. Вы-то получаете двоих в одном лице, а что получу я? Какие ещё личности прячутся под вашей невинной физиономией сударь? Ну-ка, снимите маску, чтобы я тоже могла сказать – этот остаётся, а этот уходит.
- Маски давно сняты, - сказал Гилберт. – Сожалею, но я – один. Зато весь твой, и весь – для тебя.
- Ладно, уговорил, - согласилась я, обнимая его за шею. – Думаю, мне хватит хлопот и с тобой одним. Особенно когда отправимся искать ракушку морского бога.
Глава 26
Несколько дней мы с мужем только и делали, что притворялись, будто ничего не происходит. И если я ещё держалась на грани разума, то Гилберт словно сошёл с ума. Он будто позабыл, что надо думать о поимке убийцы, и чудил напропалую – скупал весь товар в цветочных магазинах, опустошил все местные ювелирные лавки, и каждый день сам лично бегал за солимарскими булочками к завтраку.
Как и обещал, он снял на день бассейн и горячие ванны, и мы плескались там до вечера, делая перерывы, чтобы заняться любовью прямо на краю купальни или поесть, лениво валяясь под тентом.
И ещё мы целовались – везде, всюду, и это было настоящим наваждением. Стоило мужу посмотреть на меня или взять за руку, и я уже была в его власти, не имея сил противиться. Первый раз это произошло в театре, и, по случайному совпадению, снова во время выступления приглашённой певицы Нины дель Претте. Мы с Гилбертом начали целоваться, когда она блистательно взяла ноту до в третьей октаве, а когда опомнились, то обнаружили, что певица уже не поёт и вовсе удалилась со сцены.
Дирижёр растерянно держал в руках вместо палочки какой-то предмет, очень похожий на женскую туфлю, конферансье (красный, как варёный рак) выскочил перед закрытым занавесом и объявил, что примадонна дель Претте не в голосе, и вместо неё главную партию будет исполнять местная певица Сильвия Маре.
Лишь на следующее утро во время прогулки я узнала, что госпожа дель Претте пришла в бешенство, потому что зрители вдруг решили смотреть не на сцену, а на королевскую ложу, где сидели мы с мужем. Примадонна сняла туфлю и швырнула её, попав в дирижёра, а потом удалилась с видом оскорблённой невинности.
Мне было совестно ровно до тех пор, пока Гилберт не начал целовать меня прямо в коляске экипажа, ничуть не стесняясь прогуливавшихся по набережной горожан.
Мы остановились возле цветочного магазина, где, несмотря на мои возражения, были куплены все имевшиеся в наличии розы. Теперь наша коляска походила на цветочный ларёк на колёсах. Свежестью и тонким сладковатым ароматом благоухала вся улица, и я прятала улыбку, потому что даже из окон высовывались люди, чтобы посмотреть на нас.
- Новые букеты будут сегодня к вечеру, милорд, - радостно сообщила продавщица, пока Гилберт отсчитал ей пять золотых. – Приезжайте! Мы вам всегда рады! Кстати, вы спрашивали про чёрные розы, они будут завтра. Вам прислать?
- Не надо, - быстро сказала я, и радость от щедрости мужа пропала. Поколебавшись, я спросила: - Это у вас господин Эверетт покупал чёрные розы в день смерти?
- О да! Бедняга он, бедняга, - покачала головой торговка, ловко отправляя монеты в карман передника. – Пришёл – угрюмый, грустный, как будто предчувствовал скорую смерть… Как это печально!.. Я с ним разговариваю, спрашиваю, как упаковать букет и надо ли организовать доставку, а он отвечает так, односложно… Я поднимаю глаза – батюшки! – а у него нос, как слива! Сразу видно, что прилетело чьим-то кулаком. А ведь казался таким важным и порядочным господином… Всегда одет так чистенько, даже щеголевато… В тот день на нём был синий сюртук… Знаете, модный такой, который не застёгивается, чтобы было видно жилетку и рубашку. И шейный платок в тон. Очень красиво. Только вот сломанный нос с этим не вязался.
Гилберт похлопал Лойла по плечу, чтобы ехал, но я схватила мужа за руку.
- Подождите! – прошептала я.
- Что такое? – Гилберт нахмурился.
- Две минуты, - продолжала шептать я. – Дайте мне две минуты и ещё монету…
Золотой перекочевал из руки графа в мою ладонь, и я поманила продавщицу. Она подбежала с готовностью, и я спросила, протягивая ей золотой:
- Вы говорите, господин Эверетт пришёл в модном сюртуке?
- Да, миледи, - подтвердила она. – Наверное, в столице шили. Двойная строчка и…
- А нос у него был разбит? – перебила я её.
- Да, разбит, - подтвердила она. – И губа припухла. Наверное, ему от кого-то досталось. Но художники – они же такие, не от мира сего…
- А кровь на лице или одежде у него была? – снова перебила я её.
- Кровь? – женщина наморщила лоб, припоминая. – Нет, миледи, крови не было. Должна была быть кровь?
- Нет, извините, - я слабо улыбнулась и кивнула мужу, показывая, что можно ехать.
- И что это были за расспросы? – спросил он, когда мы отъехали на несколько ярдов.
- Гилберт, - сказала я, чувствуя страшную пустоту в груди. – Я знаю, кто убийца. И мне страшно от этого.
- Кто же? – он сжал мою руку. – И почему страшно?
- В этом деле изначально была путаница, - говорила я тоже путано, потому что мысли устроили чехарду у меня в голове. – Какая-то мистическая путаница, даже в игре слов. Ковен ведьм назывался «Ветка розы», «Бранч де роса», и на охоту был прислан королевский эмиссар по фамилии Бранчефорте. Меня прозвали Чёрной Розой Солимара, и чёрные розы покупали все, кому суждено было умереть. И тебе нужно лишь самое лучшее…
- Или самое лучшее, или ничего, - ответил мне муж, обнимая за плечи. – Но к чему
