луна и из парка доносится птичье пенье. – А если бы это была не я, а какой-нибудь злоумышленник?
- Что случилось? – сказал он глухо, поблёскивая в темноте глазами. – Что-то случилось?
- Ничего, - просто ответила я.
Мы помолчали, а потом граф спросил:
- Тогда зачем вы здесь, Роксана?
- А вы не догадываетесь? – ответила я вопросом на вопрос.
- Так… - он потёр лицо ладонью и приподнялся, оперевшись локтем на валик дивана. – Это новая игра? Что задумали на этот раз? Куда бежать, где умирать, каких злодеев разоблачать?
- Успокойтесь, я ничего не задумала, - произнесла я, взяв его за руку. – И никуда не сбегу. Я пришла к вам… В одной рубашке, если вы заметили.
Он скользнул по мне медленным жарким взглядом и процедил сквозь зубы:
- Заметил. Вот это и настораживает.
- Зря, - я сжала его руку в ладонях, чувствуя, как по всему телу разливается горячая волна. – Потому что я здесь не для того, чтобы вы подозревали меня в каких-то коварствах. Разве может муж подозревать жену? Мы ведь муж и жена, Гилберт. Вы не забыли?
- Трудно забыть, - произнёс он тем же тоном, но пальцы его уже сжали мою руку, стиснули крепко, погладили ладонь.
Казалось бы, такой простой жест, такое лёгкое прикосновение, а я задрожала. И совсем не от страха. Какой может быть страх, если рядом с тобой мужчина, о котором ты мечтаешь, слушая пение соловья? И пусть мама не рассказала мне, что происходит в алькове между мужчиной и женщиной, я всё равно не боялась. Уже не боялась. Потому что после пережитого в мастерской чучельника все остальные страхи казались лишь дамскими капризами.
- Вот и хорошо, что вы об этом помните, - сказала я, отвечая на прикосновение таким же нежным поглаживанием ладони. – Потому что я считаю, сегодня ночью нам надо заключить настоящий брак. Вы ведь не против, Гилберт?
- Что я должен для этого сделать? – спросил он, сжимая мою руку всё сильнее. – Сбегать за солимарскими булочками?
Тут я не смогла не усмехнуться, и он сразу это заметил и спросил:
- Смеётесь?
- Нет, не смеюсь, - ответила я. – Не надо булочек. Для начала поцелуйте меня, а дальше я полностью полагаюсь на вас. Что-то мне подсказывает, что у вас, господин эмиссар, больше опыта в любовных делах, чем у Роковой Роксаны.
В следующее мгновение я оказалась в объятиях графа. Он притянул меня к себе, прижав грудью к своей груди, и пристально всматривался мне в лицо, прищуривая тёмные, блестящие глаза.
- На свадьбе вы едва терпели мои прикосновения, - произнёс он, - краснели и бледнели, стоило мне заговорить о нас, а теперь убеждаете, что готовы идти до конца? Поосторожнее, Роксана. Я могу и поверить.
- Только этого я и хочу, - сказала я тихо, не делая попытки освободиться. - Помните, вы сказали, что внешне я холодная, но вы разглядели во мне огонь? И что это пугает…
- И завораживает, - закончил граф. – А вы сказали, что любили всех своих женихов.
- Верно, - подтвердила я. – И даже если вам это неприятно, я не могу солгать, что не любила их.
- Наоборот, мне нравится ваша честность, - сказал он. – Меня разочаровало бы, если бы вы собирались под венец не по любви, а по другим причинам. Но мне хотелось бы знать кое-что…
- Что именно?
- Вот здесь, - он просунул руку между нашими телами и положил ладонь на мою грудь, слева, - осталось ли ещё место для меня?
Соловьи заливались так, словно хотели заглушить наши голоса. Словно хотели сказать, что не надо тратить время на разговоры, объяснять то, что и так ясно. Но у людей не всё так просто, как у птиц, и я понимала, что мне придётся объясниться с мужем. И от сказанных именно сейчас слов многое будет зависеть. Поэтому соловьи могут щебетать и дальше, их пение необходимо для этой ночи так же, как и слова. Слова любви.
- Моё сердце целиком ваше, - сказала я, и граф впервые вздрогнул. Клянусь, раньше я ни разу не замечала в нём волнения, только теперь. – Если захотите, - продолжала я, - то моё сердце останется вашим навсегда. Знаете, я смогла пережить смерть Винсента, Колдера и Фарлея, смогла даже радоваться жизни, снова смеяться. Но если что-то случиться с вами… - я помолчала, опустив голову, а потом решительно закончила, глядя графу в глаза: - если что-то произойдёт с вами, у меня больше никогда не будет радости. Я знаю это, чувствую.
- Это мистер Ронбери начитывает вам текст? – поинтересовался он, но ладонь его уже ласкала меня – медленно, осторожно. – Что-то раньше я не наблюдал у этого господина таланта к любовным элегиям.
- И я не наблюдала, - сказала я, касаясь ладонью его щеки. – Но в одном уверенна совершенно точно - теперь я знаю, что такое настоящая любовь. Для меня это то, что я переживаю сейчас. То, что чувствую к тебе. Мне нравится твоя дерзость, твоя свобода, твоя независимость, я очарована твоей жизнью, и мне хотелось бы стать частью её…
Замолчав, я наблюдала за графом, который смотрел на меня, не отрываясь. Я слышала его прерывистое дыхание, видела, как в тёмных глазах зажглась знакомая безуминка, и меня необычайно радовало то, что мужские руки уже дёргали ворот моей рубашки, пытаясь обнажить плечи.
- Ну как? – прошептала я и не смогла сдержать невольного лукавства. – Любовная элегия получилась достаточно проникновенной?
- Ни слова больше, – предостерёг меня муж, - прогони подальше этого Ронбери, а сама останься.
Он, наконец-то, справился с моей рубашкой, стащив её пониже, и впился мне в шею долгим, горячим поцелуем. Я закрыла глаза, наслаждаясь этим новым, непривычным ощущением телесной близости, и постепенно мысли улетали всё дальше и дальше, а думать хотелось всё меньше и меньше…
Гилберт уже целовал меня в губы, почти грубо врываясь в мой рот языком, но мне был приятен этот напор, эти ярость и любовный пыл, и я ответила не менее яростным поцелуем, упиваясь им, пьянея от охватившей и меня саму страсти.
Но всё же здравость соображения вернулась, когда муж завозился, пытаясь расстегнуть ремень на своих брюках. Мы потеряли равновесие и чуть не скатились с узкого дивана
